Но тут какое-то чрезвычайно мощное давление, по-видимому, было, которое заставило власть в этом вопросе уступить. И эмиграция была разрешена. Ведь это же поразительно, в то же время поездка на научную конференцию была вопросом сложнейшим. Какая-то определенная группа решала, кого пустить, кого не пустить за рубеж. А рядом с этим происходила эмиграция по десяти тысяч в год, наконец, она дошла до сотни или нескольких сотен тысяч. В то время существовал очень распространенный православный самиздат, существовал политический самиздат, и общественные движения существовали. Ну, например, было движение в то время, очень активное, противостоящее власти в борьбе за запрет постройки на Байкале целлюлозного комбината, который отравил бы Байкал. Его логично включить в диссидентское движение, потому что люди на этом и карьеры себе портили, и это было связано с трудностями при защите диссертаций, и с положением на работе, и с возможностью поехать за границу. В конце концов Байкал был объявлен секретным объектом, то есть в списке тем, которые можно упоминать только с санкции цензуры. В этом списке оказалась и Луна. Речь шла о космической программе полета ракет на Луну. Были и более политизированные движения. И наиболее яркой фигурой, это уже в конце 60-х годов, оказался Андрей Дмитриевич Сахаров, выступивший с трактатами о политических вопросах, о демократии, борьбе за мир и так далее, которые он здесь перепечатывал, обсуждал со своими друзьями, а потом передал в руки корреспонденту американской газеты. В результате Сахарова из атомного центра, где он был заместителем начальника по научной части, уволили, и он стал работать в физическом институте в Москве. Потом был сослан в Горький, примерно в 80-м году. То, что он говорил в 80-м году, очень сильно отличалось от того, что он говорил в конце 60-х — начале 70-х годов. Он сильно менялся. И если говорить о начальном периоде, то он примыкал к концепции, никак не противостоящей существующему строю, импульсы которой шли от Хрущева. Сейчас его предложения того периода гораздо менее радикальны, чем настоящая программа КПРФ.

Самиздат мне казался тогда очень привлекательной формой распространения мысли, потому что там не существовало никаких внешних форм давления, не было цензуры, не было власти денег. Если работа казалась интересной, ее перепечатывали. А потом начались судебные процессы, в ходе которых обвиняемые отправлялись на психиатрическую экспертизу и там признавались невменяемыми. В результате чего изменялся весь процесс судопроизводства. Суд не был гласным, считалось, что это из гуманных соображений, чтобы не травмировать больных. Их не присуждали к определенному сроку, их отправляли в психиатрическую больницу до излечения, а фактически это означало, что никаких пределов их пребывания там не было, человек оказывался приговоренным к неопределенному сроку. Очень удобный способ для властей осуществлять идеологическое давление. Потому что взгляды нежелательных людей уже компрометировались как взгляды психически больных. Преследование их как бы приобретало сверхгуманный характер. Речь идет о том, что защищаются интересы больного человека, которого нужно щадить. Психиатрическое обследование такого больного проходило раз в полгода. И в ряде случаев было известно, что их спрашивали, осознали ли они то, что их заявления были бредом. Если они говорили, что они свои убеждения сохранили, то они оставались в психиатрической больнице.

В то время я интересовался социалистическими учениями — их колоссальное количество было. Планы построения универсального общества существовали уже больше двух тысяч лет. И почти во всех них утверждалось, что в идеальном обществе преступников не будет, их будут объявлять больными и лечить. Неизлечимых станут отправлять на некие острова, чтобы они не мешали нормальной жизни. Эти планы теперь как бы реализовались. Я считал их очень опасными. Они могли исказить жизнь больше, чем массовые аресты. И вот тогда на собрании Академии я. познакомился с Андреем Дмитриевичем Сахаровым и стал с ним сотрудничать. Он предложил мне вступить в Комитет по правам человека. Комитет этот был очень странный, надо сказать, и маленький — человека четыре там было, наверное. И по уставу его прокламировалось, что речь идет даже не о борьбе за те или иные права, а об изучении каких-то правовых проблем с какой-то абстрактной точки зрения. Когда я с этим Комитетом познакомился, то мне показалось, что есть опасность сосредоточиться на каких-то очень узких проблемах — главным вопросом был вопрос эмиграции. Тогда приписывалась такая мысль Сахарову: среди всех прав человека право на эмиграцию является первым среди равных. Утверждение, что главным вопросом для нас является вопрос о том, как уехать из страны, мне показалось чудовищным. Потому что страна должна жить своей жизнью, и проблема ее заключается в том, как она будет существовать, а не как из нее уехать.

Но в конце концов все свелось к борьбе за эмиграцию, за которую боролись и диссиденты в самиздате, и американский конгресс.

Диссидентское движение приобрело какой-то исключительно политизированный характер. Вот была какая-то демонстрация с лозунгами. Лозунги были комические, например, молодые люди несли лозунг «Вернемся к ленинским нормам». Их посадили на несколько лет, потом они ко мне приходили, с одним я был знаком, знал его с детства. «Ты же должен понять, — говорю ему, — что здесь «ленинские нормы» не соблюдены только в том смысле, что тебя только на три года посадили, а не расстреляли. К чему ты призывал, ты понимаешь?» — «Ну, так вот нам казалось…» Туман в голове был какой-то невероятный. Вопрос об эмиграции разлагающе действовал на диссидентское движение из-за того, что эмиграция предала всему этому какой-то двойственный характер. Люди, которые ездили за границу, рассказывали, что эти эмигранты, когда им нужно было получать зарплату на радио «Свобода» или в издававшихся там газетах, хихикая, говорили: «Ну, пошли получать деньги ЦРУ». То есть это был такой своеобразный черный юмор, который отражал, однако, действительность. В результате из движения, которое действительно было связано с какими-то реальными духовными изменениями в жизни, ничего не получилось. Было опубликовано где-то письмо Андропова, в котором он говорит, что диссидентство уже разгромлено, не существует самиздата, но появилось опасное течение русистов. На них нужно обратить внимание. Вот это и был конец диссидентства.

В Государственной думе во втором чтении был принят закон о запрещении пропаганды фашизма в Российской Федерации. С моей точки зрения, это очень тревожный симптом, потому что под крики о фашизме всегда били, бьют и, видимо, собираются бить именно русское национальное движение. Вообще говоря, эта проблема имеет длинную историю, и она давно привлекала к себе мое внимание. Я хотел бы немножко эту историю вспомнить. Тогда, в перспективе, роль этого события будет яснее.

Давайте перенесемся в 89-й и 90-й годы. Еще не произошел развал страны, не произошли гайдаровские реформы, никто не слышал о невыплате пенсий или зарплат, при помощи гиперинфляции у людей не были отняты их сбережения на черный день, не произошел массовый обвал производства, и самое страшное из того, что произошло, — вымирание народа в стране. И тем не менее демократическая печать, только что освободившаяся от власти цензуры, предвидела страшную опасность, нависшую над страной. Какую же именно? А вот эту самую — русский фашизм. Тот, кто те времена помнит, со мной, наверное, согласится, что тогда трубили об этом во все трубы и публицисты, и страстные поэты и по телевидению, и в прессе. Это связывали главным образом с обществом «Память». Я помню, что даже Совет Европы принял постановление, заклеймившее это общество. Мне говорили, что в Америке есть четыре русских слова, которые знает каждый американец: спутник, перестройка, гласность и «Память». Хотя следы влияния этой «Памяти» сейчас невозможно обнаружить, но тогда это было главной темой и главным доказательством опасности русского фашизма. Ну, вот, может быть, яркое воспоминание того времени — статья, напечатанная советским ученым, академиком Гольданским. Статья называлась «Антисемитизм. Возвращение русского кошмара». Я хочу напомнить несколько основных ее тезисов. Утверждалось, что в Советском Союзе существуют правые экстремистские группы. Они, вероятно, уже сейчас стали самыми мощными и, безусловно, наиболее растущими силами раскола, толкающего страну к кровопролитию и гражданской войне. Я предпочитаю, говорит автор, называть их русскими монархонацистами или монархофашистами. Главная организация, которая служит координатором монархонацистских сил, является Союз писателей РСФСР. В число лидеров этого движения входят многие печально известные писатели, некоторые ученые, некоторые художники и другие. Они испытывают глубокое почтение к самодержавной, царской, российской империи в сочетании со звериной ненавистью к евреям. Более того, они назначили погромы на день святого Георгия, в начале мая. То есть в начале мая, напоминаю, 90-го года. И что же делать? — спрашивает автор. Для начала необходимо проинформировать мировую общественность о деятельности и намерениях новых последователей Гитлера в Советском Союзе и назвать их имена. И статья заканчивается так: эта цепь событий может быстро перерасти не только в национальную, но и в международную катастрофу. Теперь все знают, что отнюдь не русские националисты были причиной распада страны и кровопролитий, расстрела парламента и так далее.