жалость тает снегом весенним. Ну вот же… браком… по старому завету… так и стоит в ушах знакомое, мол, кому нужны эти клятвы. И штамп — это лишь штамп, ничего-то он к любви не прибавит.

И еще что-то. Вроде того, что мы любим друг друга и это главное.

— Она понесла от него дитя, мнила, что княгинею войдет в дом его, да…

— Другая вошла, да?

Змеевна склонила голову, будто она была виновата.

— Княжеская дочь…

Надо же.

Времена-то идут, годы, столетия, а ничего-то не меняется. Княжеская ли, генеральская ли, главное, что из семьи правильной да со связями.

Куда уж тут нам, ведьмам, с такими тягаться.

— Может, он и не хотел. Но вышло так, что не так-то просто сотворить державу, какую он желал. Что и врагов много, и ненавистников. А союзников, тех мало. Он все новых искал… тут аккурат свара случилась с другими княжичами…

Стояние при Упыревке?

Упырьграде.

—…и весьма надеялся он, что отец да братья младой княгини ему помогут.

Только ведьма чаяний не разделила.

— Что тогда произошло? Куда подевалось войско, город… все?

— Того не ведаю, — она покачала головой. — Я его упреждала, что негоже вот так… и клятву он все ж приносил. Слово давал.

Слово дал.

Слово взял.

— Нет, не то, — Змеевна снова провела ладонью по волосам, правда, камни ныне посыпались алые, что твое пламя. — Чтоб оно так просто было… он клялся и признал её женой. Пред людьми. Пред богами. Многие слышали. Многие… не поняли бы, когда бы он другую в терем привел. Но он привел. Знаю, что сперва ведьму из терема выставили, в дом старый воротиться заставили и её, и дитя. После уж молодую привезли с сородичами. Но… слухи пошли по городу. Всякие. А те слухи было кому слушать. И не все из пришедших новому богу кланялись. А тут ведь… особые места. И богов чтят. Всех. И не суть, какой ты веры, но коль слово дал, то…

…то так просто не спрыгнешь.

И начинаю подозревать, что все куда как гаже, чем я себе придумала.

— Может, тогда-то и рушиться стало? Свадьба эта или другое что? Может, мало показалось кому ведьме от дома отказать? Там, в землях дальних, неугодных жен случалось отсылали куда. В… дома молельные.

— Монастыри?

Змеедева нерешительно кивнула.

— Якобы господь брал их своими невестами. Хотя тоже странно… мой отец обо всех женах своих заботиться, а тут селить в камне, целыми днями молитвы читать заставляет…

Ведьму в монастырь… так себе идея. Честно.

— Она не захотела?

— Скорее уж он понял, что тут все иначе. То, что добре и обыкновенно на чужбине, того у нас не поймут.

Да и монастырей в окрестностях, подозреваю, было не так, чтобы много. если вообще были.

— Хреновая ситуация. От слова не откажешься. В монастырь не отошлешь… а новая жена нужна.

Чуть склоненная голова показывает, что права я.

— Он её убить решил?

Так… уточняю. А то вдруг все-таки ошибаюсь…

— Я не знаю. Точно — не знаю. Ведьмина ночь была накануне. А после нее мир долго отходит. Отдых ему надобен. Оттого и не ворожат ни тут, ни там…

…потому как нестабильное энергетическое поле земли отрицательно влияет на заклятья. И зелья не варят. И вовсе стараются лишний раз из дому не выходить, те, в ком сила гудит.

— Я услышала лишь, как содрогнулась земля, Словом разбуженная. Тем, которое каждая тварь, в ком искра силы есть, произнести способна. И кровь её, душа её, зароком слову этому станет.

Змеевна вскинула очи.

— Я послала к нему слуг своих, всех, кто был. Всех гадов лесных да болотных. И глазами их я видела озеро, но не видела города. Лишь волны поднимались до самых до небес…

— А князей?

— Князей? А… да, приходили какие-то с войском. Постояли там, у ведьминого поселка, и ушли. Чего им тут делать-то?

То есть стояние при Упыревке все же состоялось.

— Ты… не говорила с ней?

— Хотела. Я вышла, когда пришел мой час. И не нашла ничего. Не стало ни озера, ни города, ни людей, кроме тех, что в малом поселке были. Да и они в те места не заглядывали, проклятыми почитая.

Я думаю.

И…

И что? Все на этом?

— Но я чуяла ведьмину силу. И её саму. Рядом, но опричь. Ни живую, ни мертвую, но укрытую будто то ли пологом, то ли еще чем. А чем? Как? Я силилась, да не сумела пробиться сквозь стены, за которыми она лежала. И к нему тоже, к сыну моему… а ведь и он был жив. И рядом. С нею. Она прокляла его. И закляла. Собственной душой, — сказала Змеедева тихо. — Положила в могилу живым, и сама в нее сошла же… или сошла и утянула? Не знаю. Знаю лишь, что и по сей день они оба там. До скончания веков. Или пока не вернется сюда их дитя.

И еще тише добавила:

— Проклятое.

Глава 17

Разбудил меня стук в окошко. Такой вот… бамц и тишина. А потом опять — бамц. И снова тишина. И главное, бамцы эти слышу я четко… а встать не могу.

Не сразу.

Тело со сна тяжелое, как не мое. И пальцы замерзли. Летом. Под пуховым одеялом. И в груди тоже холодно. А во рту сушь стоит. Только и можется, что губы облизывать.

А тут этот…

Бамц.

— Погоди, — из горла донесся сип. Я перевернулась на бок, а там и ноги спустила. Села, пытаясь сообразить, на каком вообще свете нахожусь.

Приснись жених…

Чтоб еще когда-нибудь я взялась гадать.

Бамц.

Я оперлась на кровать обеими руками и встала-таки. А на пол что-то посыпалось, мелкое… потом разберусь. До окна дотянуть бы…

Оно рядышком вроде бы.

Бамц.

Что за… доберусь, узнаю, кто шалит и уши оборву. Или прокляну. Точно, прокляну, чтоб уши эти отвалились.

Я дернула створку и…

Бамц!

— Да чтоб тебя! — мой вопль пролетел над сонным городом. А я потерла лоб.

— Извините! — донеслось снизу. — Я не нарочно!

Мне от этого не легче!

Я легла на подоконник.

— Ведьма? — уточнил тип.

Совершенно, между прочим, незнакомый тип. Наглый. А как еще назвать человека, который в шестом часу утра кидается камнями в чужое окошко. В это время любая женщина, до сроку разбуженная, такою ведьмой обернется, что и зачарованной книги не надо.

— Сам дурак, — я потерла лоб. Больно, между прочим. Очень! И наверняка, шишка будет.

— Я же извинился!

— И что?

Тип огляделся. А потом вдруг дернулся и прижался к стене.

— Эй… — я свесилась с подоконника, правда, ухватившись за него обеими руками. Причем крепко так, ну, на всякий случай. Не хватало еще сверзнуться по-за какого-то там… кстати, как он через забор-то перелез? Или калиткой воспользовался? Хотя вчера курьер не смог и через калитку.

Этот же…

Пока я соображала — а соображалось спросонья ну очень туго — тип принял свое решение и, вцепившись в ветви винограда, бодро по ним пополз.

— Вы что творите! — возмутилась я. Вполне искренне.

— Тише… — донеслось снизу. — А то услышат!

— Кто?

— Невесты, — левая рука типа оперлась на подоконник и когтистые пальцы попытались впиться в дерево. Но то явно было зачарованным, потому пальцы соскользнули. — Ой…

Я успела перехватить наглеца за рукав.

Оно, конечно, хам и гад, но вот если разобьется ненароком, пусть и по своей собственной глупости, меня совесть заест.

Я вцепилась в руку и потянула на себя.

Еще и тяжелый!

Но вот и вторая рука… и рукав трещит, как бы намекая, что он не для того к рубашке пришивался, чтобы за него всяких там таскали. А тип пыхтит. И голова показалась.

Он лег на подоконник.

— С-спасибо… староват я стал для таких подвигов.

Но внутрь комнаты он соскользнул весьма ловко.

Согнулся.

Разогнулся. И отвесил поклон.

— Позвольте представиться, Лютобор, — и ножкой шаркнул, прям душевно так. Не будь время столь ранним, я бы впечатлилась.

— Ведьма. Яна, — сказала я. — Можете так называть.

Упырь.

Это до меня только сейчас дошло. Тощий. Высокий. Светловолосый, бледнокожий, классический упырь. И смотрит так ласково-ласково…

А главное, физия его мне смутно знакомою кажется.

То ли в силу упыризма его, то ли и вправду где-то видела. Хотя… я бы запомнила. Уж больно наглая и холеная. Куда там Гришке.

— Вы меня чаем не напоите? — ласково осведомился упырь. — А то как-то вот… очень хочется.

— Настолько, что вы меня ни свет, ни заря подняли? — я вдруг сообразила, что это он тут стоит в белоснежной, словно только с гладильной доски, рубашечке и джинсах, пусть слегка мятых, но по ощущению, настолько дизайнерских, что и мятость их вкупе с зелеными