– Так, давайте сюда мать, отца, друга… кого угодно, только поскорее, – воодушевленно протараторила, судя по всему, мой лечащий врач.

– Давай, давай! Открывай глаза, – прозвучал ее мгновенно смягчившийся голос.

Сквозь ненавистный туман я увидел приятное лицо женщины, навскидку, возраста моей матери. Ее тронутое морщинами и усталостью лицо украшал скромный макияж и помада кирпичного цвета.

– Антон, ты меня слышишь?

Я постарался кивнуть. Рот пересох, чтобы что-то сказать, а челюсти слишком слабы.

– Хорошо, молодец, – похвалила она меня, как меленького, – посмотри теперь вправо.

Ее фонарик двинулся влево. Я, болезненно жмурясь, проследил за лучом.

На тумбочке нагромождением высились приборы жизнеобеспечения. Мое сердце бежало зелеными зигзагами, красным мигали какие-то цифры. Все снова расплылось цветовым пятном, и я резко закрыл глаза.

– Все хорошо, это нормально! Ты был месяц в коме. Главное, что сознание вернулось.

«Месяц в коме!» – эхом повторилось в голове.

Я снова напрягся и посмотрел вправо. На тумбочке стоял стакан воды и букет белой акации. В комнату вбежал худой изможденный старик. Я с трудом узнал в нем своего отца. Домашние штаны, старенький свитер, в трясущейся руке кружка чая. Он торопливо поставил ее на подоконник и подбежал ко мне. Мой взгляд приковало его спальное место – два обшарпанных кресла с табуреткой посередине. В груди все сжалось. Отец возбужденно схватил стакан воды и поднес к моим иссохшим губам. Первый глоток вызвал боль, но затем каждый последующий вливал в меня жизнь.

– Пап, – коротко произнес я, – про диван… помнишь? – речь с трудом, но давалась. – Прости!

Он судорожно замотал головой так, словно не хотел, чтоб мои слова попали ему в уши.

– Ты жив! Все остальное для меня не имеет абсолютно никакого значения. Никакие диваны, машины, институты и другие недоразумения никогда не будут мне дороже сына. Ты, ты, сынок, прости меня, что так поздно говорю это.

Он обнял меня. Мы плакали, не стыдясь мужских слез.

– А мама?

– Она скоро приедет. Я потом позвоню Толику, он тоже подъедет.

– А Женю?

Отец тяжело вздохнул.

– Она еще в коме.

«Еще в коме? – непонимающе повторил я в мыслях. – Что они с ней сделали?»

Об этом было даже страшно подумать.

– Владимир Алексеевич, нам надо проверить Антона на рефлексы, – раздался женский голос, и я увидел в дверях полноватую темную девушку в больничном костюме.

– Да, да, конечно, я как раз хотел позвонить, – заторопился отец.

Через пару минут зашла уже знакомая мне доктор и еще один молодой мужчина. Они ставили на мне свои опыты, а я все думал про Женю. Как же страшно порою бывает узнать правду. Так страшно, что хочется ее никогда не знать. Смерть Гали я не видел, как они предполагали. Однако, что бы с ней эти маньяки ни сделали, она уже отмучилась. Жене же придется жить с этим, когда она подобно мне очнется.

В комнату ворвалась мать, обнимая пакет с продуктами. Такая беспокойная, всегда готовая накормить и при любых обстоятельствах безусловно любящая меня женщина. Уже через несколько минут я снова почувствовал ее запах. Именно этот запах всегда успокаивал меня, отгонял страхи и тревоги. Мы еще долго не могли отпустить друг друга, пока я не увидел в дверях Толю.

– Бро! – выкрикивая, вбежал он в палату. – Проснулся, спящая ты красавица!

Такие шутки, на мой взгляд, были неуместны, учитывая, что я пережил в лесу и под полом церкви. Хотя это вовсе еще не означало, что Толя пережил то же самое.

– Что с Женей? – нерешительно начал я.

– Да, бро, это ужасно, – опустил он голову.

В моей груди все сжалось. Хотел ли я знать? Нет! Но я должен был. Вдруг Толя, не дождавшись моей реакции, продолжил сам:

– Она так и не очнулась после аварии…

«Аварии?» – кто-то повторил за ним в моей голове.

– Какой аварии? – растерянно спросил я.

– Э-э-э, бро! Только не говори, что потерял память! Ты меня-то помнишь? Я Толян, твой бро…

– Да, нет…нет, я все помню. Женя убежала в лес… в туман, когда мы вышли из машины.

– Чувак, мы не выходили из машины, – недоверчиво произнес он, ища отклик в моих глазах. – Никто из нас не выходил. Да мы бы просто не смогли. Ты бы видел запись с видеорегистратора салонной съемки.

Я замолчал и посмотрел на белое полотно одеяла. Как это могло быть правдой? Что на самом деле произошло?

– Я не понимаю… – я поднял на него глаза, стараясь найти хоть оттенок логики.

– Ну, мы дурачились, ты помнишь, – виновато замялся он, – потом Женя полезла ко мне… в смысле к нам. Она ударила по ошибке в руль ногой, и машину повело. Ты не справился с управлением, и машина врезалась в дерево. Когда приехала скорая, мы все были без сознания, а Галя была уже мертва. Но она все видела.

Его глаза налились слезами, и он, сглотнув горечь потери, произнес:

– Она еще жила несколько минут, за которые успела вызвать нам помощь. Если б не она, мы б все сейчас были на том свете.

«Были на том свете» – снова отдалось в мыслях.

Он вытер скупые слезы и отвернулся к стене.

– Я понял, – тихо сказал я, хоть это и не было правдой. Я лишь старался понять, но все еще не понимал.

Вдруг Толя резко повернулся и с напором произнес:

– А я вот нет! Ты можешь теперь поподробнее о том, как Женя убежала в туман… в тот лес? – нахмурившись, попросил мой друг.

– Зачем? Это было все лишь сном. Сном разума.

– Тогда у нас, возможно, один сон на двоих! Уже месяц мне снится, как я иду по той дороге. Кругом все заволокло туманом, хотя ты, как водитель, должен помнить, что тумана на дороге не было! – я только утвердительно покивал, понимая, что лучше со всем соглашаться. – В тумане я вижу свет и иду на него. Вскоре подхожу к разбитому авто – это твой автомобиль, но я этого словно не понимаю. Я спешу помочь людям в салоне, но машина пуста. Кругом никого. Мне вдруг становится страшно, и я начинаю озираться на жуткий лес в густом тумане. Мне кажется, что кто-то наблюдает за мной. Я хочу скрыться, убежать. Но когда я снова поворачиваюсь к машине, то вижу там нас. Мы все лежим в крови и стеклах, мы все мертвы. Я заглядываю за водительское кресло и вижу там себя. Изрезанные руки закрыли лицо, на стекле кровь, а рядом мертвая Галя. Она держит в руках все еще включенный телефон. Затем мои руки, то есть того парня, что в машине, опускаются. Теперь он смотрит на меня в упор стеклянными пустыми глазами. Его взгляд не живой, он как оживший манекен или кукла. Он тянет ко мне свою кровавую руку и говорит: «Помоги мне!» Мне становится не на шутку страшно, но я почему-то тяну ему свою. Я знаю, что должен помочь, как бы ни было страшно. Когда наши руки касаются, я всегда просыпаюсь.