Я ехал примерно в пятидесяти ярдах за Эллисом Уильямсом. Перед нами оказался крутой поворот, а дорогу вконец развезло. Тормоза сработали, но я не сумел вовремя среагировать. Справа, откуда-то с поля, вынырнул “лендровер”. Видно, этот тип считал, что он тут главный, и даже не удосужился посмотреть, не едет ли еще кто-нибудь. Мне кажется, он даже не понял, во что врезался. Его автомобиль просто вынырнул откуда-то из грязи и врубился аккурат в кабину Уильямса. Я выехал из-за деревьев прямо за ними, ударил по тормозам и заскользил юзом прямо на тщательно запакованное сокровище в ящиках. Чей-то гудок оказался нажатым и беспрерывно гудел.

Потом мы какое-то время сидели так, вклинившись друг в друга, — с горящими фарами, работающими моторами, вопящим в тишине гудком. Я выглянул в густеющую темноту. Из-за дождя почти ничего не было видно. Казалось, прошло очень много времени. Наконец я выключил мотор и на негнущихся ногах вылез из кабины. Газза так и сидел, неподвижно глядя перед собой. Гудок замолчал. Стало слышно, как скулит собака.

— Это шок, — сказал я, ни к кому особенно не обращаясь. — Я читал про такое.

Дождь намочил мое лицо, струи потекли по стеклам очков. Я дернул задник кузова, и боковины ящиков отвалились. Все усилия насмарку. Я, помнится, еще подумал, что если бы он согласился погрузить свои сокровища в мою машину, они бы и с места не сдвинулись. Были бы в сохранности. И тут я заметил, что в ближайшем ко мне ящике — другой ящик, старинный и не очень чистый. С одной стороны он раскололся. Я подумал, что у меня галлюцинация. Внутри была человеческая рука, почерневшая и зловещая, с прилипшим черным тряпьем. На минуту я замер, уставившись на нее. Потом полез по грязной обочине посмотреть, как там семейство.

Эллис Уильямс лежал на коленях у жены, лицо все в крови. Лобовое стекло разбито. Женщина сидела неподвижно и смотрела на дождь. Я рванул дверь. Ее заклинило.

— С другой стороны! — крикнул я. — Выбирайтесь с другой стороны!

Но они не могли выйти. Этот тип, который в них въехал, как раз врезался в дверь. Так что я пошел к нему.

— Можете сдать назад? — заорал я в окно.

— Я повредил ногу, — заскулил он. Это был крупный лысый мужчина с красным лицом.

— Но сдать назад вы можете?

Кто-то же должен был взять дело в свои руки. Я махал ему, пока он включал заднюю передачу и сдавал задом к обочине. Колеса буксовали в грязи. Собака на заднем сиденье отчаянно зарычала. Когда я отходил, он орал на собаку.

Эллис Уильямс был без сознания. Жена пыталась остановить кровь, но когда человек ранен в голову, это практически невозможно. Так что мы выволокли его на мокрую обочину и укутали, как смогли. Насколько я мог судить, сестры не пострадали. Они сидели на обочине под дождем, по обе стороны от Уильямса. Я заглушил мотор грузовика. Газза тоже вылез и сел рядом с ними. В считаные секунды его волосы намокли и облепили голову.

— Вот же черт, — бормотал он. Он так и сидел, уставившись на Эллиса Уильямса. В кузов грузовика даже не заглянул.

Я по мобильному вызвал полицию и “скорую помощь”, они приехали минут через сорок, и за это время никто из нас не пошевелился. Собака замолчала. Тот тип в “лендровере” так и сидел за рулем, дрожа с головы до ног, а мы все четверо пристроились на обочине — под дождем, на холоде, с Эллисом Уильямсом посередине.

Открытый гроб — а это был именно гроб — получил благословение Господне и крещение дождевой влагой. Впервые за многие, многие годы.

Предстояло дознание. В больнице констатировали смерть Эллиса Уильямса. У Риса Эдвардса — по чьей вине произошел весь сыр-бор — оказалась трещина в голени. А в двух оставшихся ящиках тоже обнаружились трупы в разной степени разложения. Так что на месте аварии всего насчитывалось четыре покойника, хотя только один из них был свежим.

В конце концов нас вызвали в суд, дело слушалось коронером. Мы все сидели на скамье в первом ряду: миссис Эванс, вдова Элиса Уильямса, Газза в лучшем своем костюме и я — точно так же мы сидели на той обочине в темноте, под дождем. Рис Эдвардс сидел на другой скамье со своим адвокатом. Собственно, подсудимых тут не было. Они просто пытались установить факты. Меня вызвали первым. Я сказал, что не знал и даже не подозревал до аварии, что именно было в ящиках. Потом мне было не по себе. Пусть даже я сказал правду, но мне все казалось, что я пытался себя выгородить. Миссис Эванс это заметила. Она оказалась гораздо чутче, чем я думал. Когда я сел, она сжала мою руку. Я слышал, как она прошептала что-то сестре.

— A ddylen nhw glywed у givirionedd?

— Cymaint o’r gwirionedd ag sydd raid — dim ond Duw sy’n gwybod pob peth[30].

Я не понял, о чем они говорят. Разобрал только одно слово: Duw. Бог. Потом вызвали миссис Уильямс.

Не я один обалдел от того, что произошло. Ведь вы поймите: такая маленькая, неприметная седая женщина, лет семидесяти или даже старше; и когда я видел ее впервые, она вся дрожала и едва стояла на ногах. Но теперь она ступала твердо. И голос ее был чистым, звонким, уверенным. Когда она подняла голову и обратилась к суду, ее лицо помолодело и все светилось.

Что еще им оставалось? Тут и говорить было не о чем. Нельзя разлучать семью. Часовню продали, дом был слишком отдаленным и обветшалым, и они не могли больше жить на священной горе. Но по крайней мере они уедут все вместе: они трое, и отец, и мать, и возлюбленный супруг ее сестры. Пока не обретут вечную обитель в объятьях Господа. Баптистский проповедник был суровым и бескомпромиссным человеком, безгранично преданным Воле Господней, но он также был нежным и любящим мужем и заботливым отцом. Обожал дочерей, и в ответ встречал послушание скорее заслуженное, чем вынужденное. В жизни и смерти он оставался верным слугой Господа, и они тоже старались быть достойными своего места, как дети Господни.

— Нам не дано постичь пути Господни, но мы знаем, где искать Его. Сион не просто место, но особый способ видеть мир. И это сокровище не от мира сего принадлежало нам, и мы должны были лелеять его и охранять.

А после она говорила о том, что значил для нее Сион в юности, и позже, когда она была молодой женщиной, как красота Господа освещала их жизнь на одинокой горе. Глухое место? Может быть. Но наполненное незримым присутствием, отмеченное Его величием, горящее сиянием Его Слова. Она своими глазами видела, как ветер обращает руки Господа в колыханье теней над холмами. Она ощущала Его дыханье в тумане, Его глас в стуке града и зимних бурях. Она видела все сокровища Царствия Его в свежести ранней весны, в росе, выпадающей на зазеленевших надгробиях. Они всей плотью ощущали, что это значит — “пребывать в доме Господнем”. И да, она осталась там, потому что для нее гора Сион была самым благодатным местом на земле.

Женщина стояла перед судом, преображенная.