«Как-никак, последнее слово за судьей, – успокаиваю я себя. – Да и вообще, не могут меня, невиновного человека, осудить». Я еще надеюсь на оправдательный приговор, но в мыслях уже принимаю обвинительный с небольшим сроком.

«Это какая-то чудовищная ошибка. Какие одиннадцать лет? Они что, с ума там все посходили? – не могу успокоиться я. – За что же мне одиннадцать лет запрашивают?»

На этом очередное судебное заседание заканчивается. Мы увидимся снова после новогодних праздников, 11 января. Меня увозят в СИЗО. Я сильно возбужден и долго не могу заснуть. Я сильно гоняю, то есть переживаю, и просчитываю разные варианты.

«Самое худшее, что может сделать судья, так это дать мне девять лет, – высчитываю я. – Не может же судья дать запрашиваемые одиннадцать при отсутствии самого события преступления и без единого доказательства?»

Я быстро отбрасываю этот вариант как совершенно неприемлемый и маловероятный.

«Нет, должны оправдать! В крайнем случае дадут за отсиженным и в любом случае я скоро окажусь на свободе!» – убеждаю я себя.

Через несколько дней – Новый год. Это уже мой третий Новый год за решеткой. Все получили передачи, и камера ломится от продуктов. Ешь – не хочу. В тюремном ларьке мы купили фанту, кока-колу и лимонад. Полным ходом идет приготовление праздничного стола. Готовится сельдь под шубой, салат, максимально приближенный к оливье. По опыту прошлых лет я знаю, что нам разрешат после отбоя смотреть телевизор часов до трех. 31 декабря работники СИЗО приносят в каждую камеру еловые ветки, сразу заполняющие помещение своим запахом. Из фольги от конфетных оберток и бумаги мы делаем елочные игрушки и наряжаем свою елку. Несмотря ни на что, есть ощущение приближающегося праздника. «Господи, неужели это мой последний Новый год в неволе?!» – радуюсь я. Иногда мои мысли возвращаются в суд, где мне предстоит еще выступить с последним словом и ждать решения судьи, но я быстро возвращаюсь на праздничную колею, в камеру…

Включен телевизор, где фоном идет поздравление Путина. Чтобы не пропустить Новый год, мы ждем боя курантов. «Ура! С Новым годом!» – мы поздравляем друг друга и чокаемся кружками с фантой. Наступил 2007 год. Каждый думает о своем. Вадик, далеко не самый приятный сокамерник, обвиняющийся в бандитизме и разбоях, мечтательно произносит фразу: «Да, мужики! Хорошо бы вот так на свободе вместе собраться и Новый год отметить!»

«Да, было бы здорово!» – поддерживает его Николай, обвиняемый в убийствах. «Не дай Бог!» – думаю я и загадочно улыбаюсь… Камера дружно погружается в телевизор, где идет «Голубой огонек».

Песни и пляски не радуют меня, а все шутки кажутся глупыми. Немного посмотрев телевизор, я залезаю на свою шконку и засыпаю. Сквозь тревожный сон я слышу приглушенный шум телевизора и разговоры сокамерников.

«Подъем, заправляем кровати», – слышится голос надзирателя. Время шесть утра. За дверью раздается звук телеги, на которой развозят баланду.

«Мальчики, завтрак», – женщина-повар через открытую кормушку предлагает нам еду. Иногда мы берем хлеб и сахар. Баланду, которой позавидовали бы зэки в любой колонии, мы не едим. В образцовом СИЗО 99/1 ФСИН России свято соблюдаются нормы и правила, и продукты кладутся в баланду в том количестве, которое прописано этими нормами. Здесь, возможно, единственное место в России, где зэков обслуживает вольнонаемный повар.

«Нет, спасибо, ничего не надо, – вежливо отказываюсь я от баланды. – Сами можем угостить!»

Сотрудникам СИЗО категорически запрещено брать что-либо у арестованных. Здесь, в отличие от других московских СИЗО, при всеобъемлющем тотальном контроле данное требование строго соблюдается. Ни взяток тебе, ни запрещенных предметов, что меня, надо сказать, полностью устраивало. Чистота, порядок, возможность работать с документами и готовиться к судебным заседаниям меня очень радовали.

Мужики встают, на автопилоте заправляют кровати и опять заваливаются спать. Их сон продолжается недолго. Слышен грохот открывающихся дверей в соседних камерах. Проверка. Все встают. В камеру заходит сам начальник СИЗО. Полковник. Загадочный персонаж. Ему нет еще и сорока. Культурный и вежливый, он поздравляет нас с наступившим Новым годом, интересуется, есть ли у нас какие жалобы, пожелания или вопросы. Пожелание у нас одно: побыстрее выпроводить его из камеры и опять завалиться спать. Он выполняет наше пожелание и ретируется.

Ребята, смотревшие до утра телевизор, растягиваются на своих шконках. Я блаженно пью растворимый кофе в ожидании прогулки. Сегодня я пойду гулять один. Для меня в условиях СИЗО побыть в относительном одиночестве – огромное счастье. На улице холодно, и я натягиваю на себя всю, какая есть, одежду. Прогулочные дворики расположены на крыше здания изолятора и отделены от внешнего мира стенами, опутанными колючей проволокой, решеткой над головой и крышей из оцинкованного железа, закрепленной высоко над решеткой. Ты не видишь небо прямо над головой, но если посмотреть вбок и вдаль, то его можно увидеть. Я с удовольствием ступаю по только что выпавшему снегу. Громко играет музыка. Играет она вовсе не для того, чтобы ублажить прогуливающихся зэков, а для того, чтобы зэки, гуляющие в разных двориках, не перекрикивались между собой. По стене прогуливается надзиратель, с высоты наблюдающий за зэками.

«Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…» – несется из динамика. Я быстрым шагом наматываю круги.

«Что с ними сделали снег и морозы, лед витрин голубых» – я ускоряю шаг и перехожу на бег.

«Люди украсят вами свой праздник лишь на несколько дней и оставляют вас умирать на белом, холодном окне» – я начинаю танцевать под эту глупую и нелепую песенку…

В камеру я возвращаюсь раскрасневшийся, запыхавшийся и счастливый. Мои сокамерники уже проснулись, убрали камеру, сидят и пьют чай, бурно обсуждая ночной концерт. В эти послепраздничные дни время для меня практически останавливается. Первое… второе… третье… девятое января… Наконец-то праздники заканчиваются, и наступают рабочие дни.

* * *

Меня вывозят в суд. Привычно заводят в клетку, где находится Малаховский. Я чувствую: что-то не так. Что-то случилось. В воздухе повисло напряжение, судья что-то бурно обсуждает с государственным обвинителем. Шепчутся адвокаты. Не видно Вальдес-Гарсии. Обвинитель, помявшись, официально сообщает, что в ночь со второго на третье января Антонио Вальдес-Гарсиа бежал из России и скрылся от следствия. Выясняется, что он закрыл в душе своего охранника, сел в такси и помчался в аэропорт. По испанскому паспорту, где он был вовсе не Вальдес-Гарсией, а Антонио, скажем, Перейрой, он благополучно миновал паспортный контроль и вернулся в родную Испанию. Его приключения в России на этом благополучно заканчиваются. Королевство Испании не выдаст своего подданного по запросу Генеральной прокуратуры России, усмотрев в деле политическую мотивацию. Российские власти не постесняются позорно судить его заочно и приговорить к сроку восемь с половиной лет…

«Молодец, Антонио! Браво!» – я искренне радуюсь за него. Но процесс из-за этого опять затягивается. По ходатайству обвинения судья выделяет уголовное дело в отношении сбежавшего Вальдес-Гарсии в отдельное судопроизводство, и мы вновь возвращаемся к судебным прениям. Обвинитель Шляева опять, слово в слово, повторяет ранее сказанную ложь: «Были знакомы, общались, координировали преступную деятельность» – и запрашивает те же одиннадцать лет каждому…