Кирилл Кириллович Уткин зашел к ней в аптеку и попросил у девочки-провизора горчичники и таблетки аспирина. Анжела потом думала: а что, если бы он купил тогда упаковку презервативов? Легче было бы ей выстраивать в отношении его этот самый «другой» угол зрения? Они разговорились как старые знакомые, просто как соседи, горожане. Она оглядела его украдкой – сутулый, худой, после развода неухоженный мужик, даром что завуч. Лицо какое-то серое, и глаза какие-то рыбьи. В аптеку, помнится, тогда забежали школьники, громко что-то обсуждая – фильм, кажется. И Уткин тут же сделал им строгое замечание. И школьники моментально заткнулись, сделались тише воды ниже травы. Это как раз Анжеле понравилось: значит, не рохля завуч, мужик, и с этими переростками, с хулиганьем этим умеет себя вести и, возможно, шабашников-воров сумеет приструнить.

Мысль была случайной, шалой. А что, если и правда… Холостяк, разведен… вроде не пьет, не замечен, если бы что и было в этом духе, молва по городу давно бы разнесла, а тут нет… Но, взглянув на Уткина, Анжела только вздохнула тяжело. Нет, герой не моего романа. Совсем не моего, не нравится, не глянется, серый какой-то, малосимпатичный, мужской сексуальности ни на грош – ходячая формула. А с формулой сладко ли любовь крутить?

Но потом и это самое «про любовь» тоже отошло на второй план. Анжела просто заставила себя. Сердце ее молчало, в ход шел один только трезвый расчет. Она постаралась попасться Уткину на глаза – и раз, и два. И видела, что ее усилия даром не пропали. Черт возьми, она же была яркой, самодостаточной женщиной в расцвете сил, хозяйкой собственного бизнеса. Она была обеспеченной бабой, а он со всем своим директорством не получал, наверное, больше двенадцати тысяч… Он попался в ее силки, как перепел, клюнул на ее удочку, как карась. Отношения, которые у них начались, нельзя было назвать романом в прямом смысле – ведь Анжела не любила его и даже не желала особо как секс-партнера. А он… О, она видела по его глазам, что она ему нравится и как женщина, и как партнер, и как хозяйка аптеки. Нравится, глянется во всех ипостасях.

Сделал предложение он ей красиво и несколько старомодно: подарил золотое кольцо своей покойной матери и сказал глухим голосом, смущаясь как мальчик: «Анжела, выходи за меня замуж». Она ответила: «Что ж, Кирилл, я подумаю».

Она бы, конечно, сказала ему «да». Он был, как ей казалось, последним, самым последним сносным вариантом на брачном двуреченском горизонте. С ним можно было бы жить только из одного того, что он не пил. А ведь даже начальник местного ОВД подполковник Поливанов, по городским слухам, не прочь был иногда хорошенько поддать в теплой компании местного прокурора и председателя городского суда, не говоря уж о прочих, прочих, прочих…

Она ответила бы ему «да», но тут случилось одно неожиданное происшествие: в Двуреченск приехала его бывшая жена и привезла с собой маленького Мишу. Она оставила сына Уткину. В городе потом болтали досужие языки, что подкинула эта шалава сына Уткину как шелудивого котенка со словами: «Я его шесть лет кормила, а теперь ты корми, расти, у меня из-за него с мужем нелады, я второго ребенка жду, видишь – беременная на седьмом месяце. И вообще – это твой сын, ты с ним и колупайся».

Уткин в одночасье превратился из холостяка в отца-одиночку. Анжелу такой поворот дела не обрадовал. Она сказала Уткину, что с браком им надо подождать. Воспитывать чужого ребенка она была не готова, хотя в душе мальчика ей было жаль. Она не была злой, но черствостью грешила, и грех этот за собой знала. Она оправдывала себя: куда мне этот пацан? У меня и так старики на руках. И потом он чужой, ему уже восемь лет, он уже сформировавшийся мальчишка, а я… Нет, нет и нет, это не семейная жизнь у нас получится, а каторга. И покоя никакого не будет – ни поехать никуда, ни отдохнуть. И кто будет его содержать – этого ребенка? Отец на свою жалкую учительскую зарплату? Или я должна содержать их обоих на свои деньги? От этой мысли стало совсем невесело. И Анжела подтвердила свое решение Уткину еще более категорично: с женитьбой надо обождать.

А потом случилось это несчастье. Весь город узнал, что Миша Уткин пропал. Анжела не считала, что пропажа эта – следствие какого-то ужасного криминального происшествия. Ей казалось, что скорее всего мальчишка просто удрал. Куда? Да куда же еще? К своей непутевой матери. С отцом, с Уткиным, ему жилось, кажется, не так вольготно, как с ней. Уткин с учениками был строг, и сына своего стал воспитывать в строгости. Они жили вдвоем в двухкомнатной квартире в доме на улице Ворошилова. Изредка к ним из Елманова наведывалась мать Уткина, переехавшая после женитьбы сына из Двуреченска в деревню.

Все эти дни Уткин был занят поисками сына. Анжела пробовала ему звонить, но он разговаривал сухо и кратко, было видно, что ему сейчас ни до чего. Анжеле же было искренне жаль его. Она подумала, что если все произошло так, как ей кажется, если мальчишка удрал назад к матери своей, то… Уткина снова можно брать в расчет. Не сейчас, конечно, а потом, когда все наконец разъяснится, когда вся эта суета с поисками, весь этот ад кромешный уляжется сам собой.

Из чувства приличия она решила навестить Уткина. И отправилась после парикмахерской к нему на квартиру. Вспомнила, как она впервые осталась там у него на ночь – после вечернего сеанса «Пиратов Карибского моря», который они смотрели в местном кинотеатре. Что ж, по крайней мере, он был не импотент – и на том спасибо (она грешным делом опасалась – не в этом ли причина его развода с женой). Не мачо, конечно, не половой гигант, но ничего, вполне сносный мужик…

Мачо на всех, увы, не хватает. Особенно в таких маленьких городках. А которые появляются… Анжела вспомнила того типа на джипе, который купил у нее в аптеке порошки от изжоги и таблетки «Алко-зельцер» от похмелья. Она не знала ни имени его, ни фамилии, знала лишь, что он оттуда – с охотничьей базы, что явно не беден, судя по тачке и способу проводить свой отпуск и… Он пялился на нее весьма откровенно, и она эти его взгляды сразу же засекла. И если бы он дал ей как-то понять, что… В общем, она бы, наверное, недолго ломалась, отнекивалась. Это было бы просто приключением, маленькой женской шалостью, вояжем в койку – просто ради чистого секса, ради той радости, которую может испытать одинокая самодостаточная женщина в объятиях настоящего самца. Уткин же самцом не был. Он был учителем физики, и что греха таить – занудой, и этим все сказано.

С типом на джипе не вышло ни хрена. Он сел в свою тачку и был таков. Мачо… ах, мачо…

Про «мачо» скулила Земфира из открытого окна дома на улице Ворошилова. Это была пятиэтажка из силикатного кирпича, точно такая же, куда направлялась Анжела Харченко. Почти вся улица Ворошилова с начала семидесятых была застроена такими вот домами. Их возвели на месте старого квартала, состоявшего из бывших купеческих домов. Квартал сгорел во время памятного всем горожанам «Большого пожара на улице Ворошилова». Анжела помнила из своего детства и этот пожар, и эту стройку. В городе потом говорили, что пожар начался с дома номер шесть. В доме этом в те годы никто не жил, там располагался склад скобяных товаров и была мастерская по металлоремонту. Так вот – то ли это было неосторожное обращение с огнем, то ли поджог… По поводу самого старого дома никто особо в городе не печалился. Когда Анжела еще в школе училась, про этот дом на улице Ворошилова рассказывали всякие истории, трепались все, кому не лень, – подружки, бабки на завалинке, даже мать самой Анжелы – якобы после войны, году этак в сорок восьмом, там, в этом доме, зверски убили мужчину и женщину – каких-то заезжих артистов, то ли циркачей, то ли эстрадников.