Дверь треснула наискосок. Это было не просто стекло. Гоша готов был поклясться, что оно ударостойкое. Терять ему было нечего. Он поднял руку и нажал на спуск.

Странное дело, люди в пяти шагах от него даже не шелохнулись. Гоше показалось, что даже не моргнули. Пуля врезалась в то место, где он видел лица двоих, стоящих слева.

По стеклу разошлась паутина.

Срикошетившая пуля, вышибая искры из бетона, промчалась по комнате и ударила в один из стеклянных колпаков, которыми были прикрыты твари.

Колпак треснул поперек, и в образовавшуюся, едва заметную трещину просочилась кровь.

Под потолком что-то сухо зашипело, и раздался отчетливый, без намека на возбуждение голос:

– Гоша – так вас, кажется, называют на берегу? Перестаньте дурачиться, право. Еще один выстрел, и вы убьете себя.

Повертев головой, он обнаружил отдушину в углу под самым потолком. Вскоре обнаружил и «глазок» – крошечный окуляр, направленный в центр комнаты из угла противоположного.

– Положите пистолет на пол и отойдите в глубь помещения. Моим людям нужно войти.

– Думаете, это пойдет мне на пользу?

– Обычно между умереть сейчас или умереть потом люди выбирают второе.

– Это смотря что имеется в виду под «потом», – голос Гоши охрип. Он чувствовал уязвимость своего положения и не видел выхода. – Если потом – это жизнь того существа, что приковано в комнате, откуда бежал этот облученный какой-то гадостью человек, то я бы выбрал первое.

– Вы имеете в виду Роберта Байлота? Он подонок, оставивший умирать в открытом море людей. Он заслужил и худшей участи, чем сейчас.

– Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Послушайте, – Гоша нервно пожевал челюстями и сделал несколько шагов по комнате, потряхивая «смит– и-вессоном». – Вон там, через стекло, стоят шестеро идиотов. Почему бы вам им не рассказать эту историю? Я по лицам их вижу, что она им понравится. Возможно, они попросят ее рассказать еще раз. На бис. А я, понимаете, человек с двумя высшими образованиями, доктор наук, профессор.

– Ваше образование не стоит и гроша ломаного. Хотя в шахте вы рассуждали как человек разумный.

– В шахте?.. – Гоша почесал стволом нос.

– Осторожно, он может выстрелить. Мне понравилось про устья «А» и «Б».

Люди за стеклом стояли не шевелясь. Их будто отключили от источника питания. Бревно весило килограммов тридцать, но двое держали его за ручки, словно ручную кладь.

– Что еще вам понравилось из того, что вылетало из уст почти убитого клаустрофобией человека?

– Вы никогда не страдали клаустрофобией. В восьмидесятом, когда вы с партией исследовали кряжи Алтая, вас завалило под землей. Ничего, полтора суток ожидания. Когда вас подняли на поверхность, вы рассказали смешной анекдот. В позапрошлом году вы путешествовали в цистерне ассенизаторской машины, когда бежали из колонии под Красноярском. И тоже ничего. Никакой клаустрофобии.

Сглотнув слюну, Гоша подался вперед:

– Откуда вы знаете?

– Отведите револьвер в сторону. Иначе случайно нажмете на спуск и прикончите человека, который это не заслужил.

Гоша опустил взгляд. Опущенный на вытянутую руку револьвер был направлен в голову Гудзону.

– Никто не заслужил смерти, – возразил он.

– Этот человек – в особенности. Меня в нем всегда восхищало упрямство и вера. Ну и, конечно, логика.

– Упрямство и вера в сумасшедшем – да, – согласился Гоша, беря «смит-и-вессон» обеими руками и направляя его на стекло. – Никто так упрямо не верит в свое видение мира, как душевнобольной.

– Он не безумен.

– Правда? – Гоша хмыкнул и посмотрел в «глазок» камеры. – А мне он представился как Генри Гудзон.

– Это и есть Генри Гудзон.

– Правда? – и Гоша снова через силу улыбнулся. На этот раз ему удалось это с большими усилиями, потому что он предчувствовал развязку. Никто не станет говорить глупости просто так. Что-то готовится. Возможно, проломится потолок, и оттуда ему на голову свалится пяток ребят покрепче этих. Может, разверзнется пол. И тогда он, наоборот, упадет в их руки. – Тот самый?

– Да, тот самый. Если вы имеете в виду того самого Генри Гудзона.

– А кого вы называете Гудзоном?

– Начальника экспедиции «Дискавери», человека, который нарисовал нам восточное побережье Северной Америки.

Гоша расхохотался и на мгновение потерял контроль за стеклом. Но ни один из стоящих перед ним этим не воспользовался. «Нет команды», – понял Гоша. Сам факт того, что его не пытаются схватить, огорчил. Люди, подчиненные такой безукоризненной дисциплине, способны на все. Вот если бы они сейчас, используя шанс, предприняли попытку ворваться в комнату, на душе у Гоши было бы легче. С разобщенной толпой всегда бороться легче. Хуже, когда толпа исполняет одну и ту же команду, не думая упростить решение задачи…

– Вы не верите, что это Генри Гудзон? – вполне дружелюбным голосом поинтересовался некто.

– Нет, почему же, верю. Что Гудзон! Я только что Ивана Грозного видел!

– Я помню это.

– Помните? – Гоша нервно рассмеялся. Человек, чей голос он слышал, его поддержал. Теперь они смеялись вместе. – Помните? На самом деле?! Ну, и как я держался?

– Знаете, неуверенно!

Гоша запрокинул голову и загрохотал смехом. Из динамика тоже застучал трескучий хохот. Слившись с ним почти в унисон, он закрыл глаза. Переутомившийся мозг требовал разрядки, и она, кажется, наступила. Гоша смеялся с закрытыми глазами, то выгибаясь дугой, то наклоняясь вперед. Но собеседник не отставал, и ненормальность картинки вполне вписывалась в общий фон происходящего.

И вдруг стало прохладно, смех из динамика прервался резко, словно вышел из строя громкоговоритель.

«Кондиционер включили, что ли?» – пронеслось в голове, и Гоша открыл глаза.

Чувствовалось, что вечерело, хотя на улице было по-прежнему светло. Березы шуршали потерявшими сок листьями, значит – осень. Гошу толкнули, он сделал шаг вправо. Справа его тоже толкнули, уже рукой.

– Куды прешь, босота!..

Запахло пирожками с капустой. Ветер прошелся по толпе, разделяя ее надвое. Коридор выстраивался сам по себе. Две или три сотни людей дрогнули и стали расходиться в стороны, словно это было договорено заранее.

Запрокинув голову, Гоша увидел пронзительно-голубое небо. Где-то далеко, верстах в пяти, над рощей собрались облака. Куцые, с сизыми прорехами, облака стояли на месте. Сентябрь был на подходе, ветер еще не холодил, но уже пах полынью.

Дым костра. И вдруг с Георгиевской башни ухнул благовест, и вторили ему россыпью колокола помельче.

– Ве-ечная-а ле-ета-а!..