Он тоже прятался в детстве – под столом, за шкафом, за креслами. Мать редко бывала дома, а когда появлялась, Никита нырял за портьеру и не дышал. Знал, что будет дальше.

– Никита, мы едем в гости, – объявляла Ирина Михайловна.

Это означало, что его потащат в белую ванну, усадят в горячую воду с пеной, которая лезет в нос, в глаза, примутся тереть жесткой щеткой.

Потом на голову выльют шампунь, он начнет грызть глаза, забьет нос. Захочется чихать. Но чтобы чихнуть, надо замереть. А руки, его моющие, трясут, мнут – торопливо, неприятно.

Когда его мыла Наталья Петровна, ничего такого не было. Она никогда не торопилась, а мать – всегда.

Никита почувствовал, как кожа запылала, точно так, как от полотенца, которым мать вытирала его после купания. Он поймал себя на том, что прислушивается, словно надеясь уловить ноющий голос старого фена, он всегда гудел в ухо и обжигал щеки горячим воздухом.

Потом мать одевала его в темно-синий костюм в тонкую полоску, в белую рубашку с галстуком-бабочкой, скрепляла манжеты взрослыми серебряными запонки с хрусталем. Все вместе называлось «маленький джентльмен».

Такие налеты мать совершала несколько раз в году. Никита умоляюще смотрел на Наталью Петровну, но та печально улыбалась в ответ.

– Надо, Никита, потерпеть, – шептала она.

Он смирялся. Он знал, что Наталья Петровна его любит так сильно, как никто. Она впадала в панику, когда у него появлялся прыщик на лбу.

Ирина Михайловна занималась собой. Не красотой, не здоровьем, а своими делами. Положение мужа-академика позволяло быстро продвигаться. Молодая женщина понимала, что он слишком стар, поэтому нужно успеть сделать все при нем. Она защитила диссертацию, точнее, две: после кандидатской – очень быстро докторскую. Первую при нем, вторую уже без него, но с его именем на устах. Отец говорил, что Ирина – способный востоковед, у нее природный дар к языкам.

Позднее Никита услышал от одного ученика отца, что такая способность указывает на натуру гибкую, способную манипулировать другими. А ведь правда, думал Никита, гибкая натура безошибочно чувствует, какие качества полезнее выдвинуть на первый план в свой день и час. Или, если угодно, на каком языке говорить с данным моментом жизни.

Как только стало возможно, Ирина Михайловна почти перестала жить в Москве. Сейчас она устроилась в Таиланде, держала близ Бангкока маленькую гостиницу для приезжающих в страну ученых из Академии наук.

Наталья Петровна переехала к ним, когда Никите исполнилось три месяца. Ему казалось, он всегда в ней видел мать. Она в нем – сына. Знакомые замечали, что у мальчика такая же манера сторониться людей, словно они оба опасались чего-то. Что Никитушка так же, как Наталья Петровна, поджимает губы, будто боится выпустить на волю лишнее слово.

Некоторые осуждали Ирину Михайловну – нельзя отдавать воспитание своего ребенка на откуп няне или гувернантке, как ни назови ее. Посмотрите на него – Никита, не в пример ровесникам, по-крестьянски подозрителен и бережлив. Действительно, что-то особенно ценное, например, кнопку с красной шляпкой, которую нашел в столе отца, он клал в коробочку и убирал в ящик комода. Будто у него куча братьев и сестер, которые могли завладеть сокровищем.

Теперь-то Никита понял, откуда возникла та необъяснимая скаредность. Наталья Петровна росла в большой семье, она рассказывала, что сестры матери – царство всем им небесное – оставляли ее без туфель: надевали и уходили. Вот откуда это качество.

Ирина Михайловна, замечая странности мальчика, на бегу бросала ему: «Как глупо! Зачем ты прячешь? У тебя будет все, что ты хочешь».

Никита пропускал мимо ушей ее слова, он знал – сейчас захлопнется дверь, он услышит быстрый стук каблуков по лестнице. Ей не хватало терпения ждать лифт. Возле подъезда, на парах, стояла машина, которая надолго умчит ее снова.

Никита охотно подчинялся Наталье Петровне, но матери противился с самого детства. Он терялся, когда она, желая разжечь в нем честолюбие, азарт первенства, сравнивала его с другими. Он сжимался в комочек, когда слышал: «Ты посмотри, как пишет палочки твой ровесник, внук академика Сергеева, а ты?», «Слышал, как выразительно читает стихи Павлик, сын членкора Михайлова?»

Сердце замирало, боялось стучать слишком громко – мама рассердится. Может быть, у этих детей даже сердце лучше, чем у него? Он восставал до истерики.

Ирина Михайловна в сердцах бросала:

– У тебя дырка в голове. Все, что ни говорю, в нее проваливается. Ладно, сиди со своей разлюбезной Натальей Петровной.

Он до сих пор помнит свой захлебывающийся крик.

– Неправда! Неправда! Все ты врешь! Ты всегда врешь! Вот. – Он колотил себя по голове кулаком. – Она круглая, вся голова круглая! Нету дырки!

От ярости он вырвал клок волос. Он помнит, как стоял и держал его перед собой. До сих пор он видит глаза Ирины Михайловны, темно-карие от ужаса. Он ждал, что она кинется к нему. Обнимет, положит руку ему на темя, скажет, что на самом деле нет никакой дырки.

Но она повернулась и убежала.

Наталья Петровна обняла его, прижала к груди. Она гладила его по голове, шептала:

– У тебя хорошая голова... Ты умный... Очень... Я люблю тебя... Ты мой... ты самый замечательный мальчик. Я видела, как ты вчера красиво написал в тетрадке. Сегодня ты напишешь еще лучше.

Он расплывался в самодовольной улыбке. Никита знал, что нравится Наталье Петровне, ему тоже нравилось в ней все: ее гладкие волосы, темные глаза, ненакрашенные губы, небольшие руки без царапучих красных ногтей. Ему нравились ее понятные слова, а смысл тех, которые он не знал, она объясняла.

Когда она приходила из магазина, он вскакивал, бежал к ней, обнимал за шею. От нее пахло клубничным мылом, так похоже на настоящую ягоду, что он легонько кусал Наталью Петровну за шею, воображая, что это клубничный бок.

– Не ругай его, Ира, – услышал он однажды, как она говорила матери. – Не надо...

Никите было уютно самому с собой, ему не нравилась толпа на школьных переменах. Дети и внуки «непростых отцов» – Ирина Михайловна отдала его в особенную школу – толкались и пинались, как звереныши. Они так громко кричали, что ему хотелось заткнуть уши навсегда. От запаха буфетных котлет, жареного лука, чипсов, воздушной кукурузы его мутило.

– Ира, – услышал он как-то вечером через дверь спальни, – у Никиты очень тонкое обоняние. Он мог бы стать специалистом, каких мало. Тестировать духи или чай. Как ты думаешь?

Ирина Михайловна засмеялась.

– Если бы он остался там, где родился, – он услышал фразу, смысл которой тогда не понял, – это, конечно, была бы завидная карьера. Нет, запомни, Наташа, Никита, – это Дроздов-третий. Он будет как его дед и как отец. Историк культуры – Никита Тимофеевич Дроздов. Академик. Как, нравится?

Потом мать уехала в Индию на стажировку. Ей стало не до Никиты, который отказывался ходить в школу. Наталья Петровна увезла его в Храмцово.