– Дальше смотреть не будем? – обиженно спросил Барталан.

– Дальше смотреть нечего, они ушли рассказывать друзьям о своем горе. Или ты думаешь, что орбитер может заглянуть под крышу?

– Выходов сейчас два, – с готовностью начал докладывать Рауф, – обе площадки полностью обследованы. Одна совершенно безопасна, там нет ни намека на щели или пещеры – мы облазили все на пять километров вокруг. Вторая хуже, там горы, но зато высоко, почти пять тысяч. На такой высоте нападений еще не было. Видимо, их подземная паутина так высоко не поднимается.

– Первый – послезавтра? – уточнил Ланкастер.

– Так точно. По планам геологов, данная разведка недолгая, они говорят, что им потребуется менее двух суток. Точнее, конечно, сказать нельзя.

– Кто идет на первую площадку?

– Кертес и Лемфордер. Второй взвод Волверстона, и первый на резерве.

– Отставить Кертеса. Пойдешь ты.

Рауф удивленно поднял брови, но ничего не сказал, лишь вскинул привычно руку к виску.

– Катер должен быть замаскирован. Зайдешь к атмосферникам и возьмешь у них лучшего оператора-наблюдателя. Днем сканер должен шарить по небу постоянно.

– Понял. Вы думаете?..

– Я не думаю, Раф. Я кое-что предполагаю. Например, я предполагаю, что дело зашло куда дальше, чем мне хотелось. Но менять решение я не стану. Я тоже упрямый… всё, свободны. К завтрашнему утру – письменные доклады.

Офицеры вышли из кабинета. Ланкастер размял пальцы, вытащил из кармана кителя сигару и, не спеша ее разжигать, откинулся на спинку зафиксированного транскресла. В его поблескивающих глазах медленно разгорались злые темные огоньки.

В тот момент, когда он поднес наконец к сигаре зажигалку, флаг-майор Чечель приложил к замку своего кабинета пластинку ключа, и бронированная белая дверь нехотя сдвинулась в сторону.

– Заходи, болезный, – позвал он стоящего рядом с ним Рафаэля Рауфа.

Рауф уселся в кресло возле окна и посмотрел на врача – Моня, небрежно сбросив с плеч китель, возился в шкафу. Чечель был похож на приплясывающего воробья: такой же резковатый во всей своей пластике, миниатюрный и немного взъерошенный. Вот он повернулся, держа в руке бутылку с коньяком, небрежно поставил ее на стол и отошел к холодильной камере, где всегда хранил закуску.

– Ты знаешь, – позвал его Рауф, – ты помнишь майора Зайдлица?

– Ну, – резко повернулся Чечель. – Ты о чем?

– Да вот… – Рауф вдруг провалился в кресле, так, словно он стал намного тяжелее. – Ты помнишь, что шеф тогда уехал в командировку?

– Да, я много чего помню…. И Зайдлиц – что же?

– А то, что похоронки тогда писал я.

– Раф, ты…

– Что – ты? Что, мудило?

– Ничего, хватит… пей.

– Я – что?! Я выпью… но ты всоси, начмед, я, писал похоронки, я!!!

– Тебя, начальник штаба, нужно просто увольнять по профнепригодности. Ты же психопат. Это я тебе говорю как врач.

– Нет, ты никак не можешь понять, о чем я говорю. У Зайдлица остался только сын – жена и родители погибли. Понимаешь, когда пишешь похоронку жене, это одно, а тут – сыну-подростку. И как я напишу ему, что его отца убили мало того, что в спину, так ведь не чудище инопланетное, а – человек! Понимаешь, Моня, человек! А сын должен расти в убежденности, что отец его пал как герой на поле боя с коварным и, м-мм… безжалостным противником. Нет так, скажешь?

Рауф налил почти полный стакан коньяка и вбил его в себя одним махом, словно кол вколачивал. Вернул стакан на стол, долго вздохнул и потер веки. Чечель смотрел на него, прищурясь.

– Я понимаю тебя, – негромко произнес он.

– Ты циник, Моня, – в голосе начальника штаба была обреченность.

– Я врач.

– Нет. Не только… а вот я… понимаешь, в какой-то момент я перестал понимать цели, преследуемые нашим обожаемым шефом. По сути, я не могу больше с ним работать. Знаешь, почему? А потому, что мне стало казаться, что никаких целей у него, кажется, и нет. Он просто работает, как механизм, который завели еще на первом курсе Академии и настроили таким образом, чтобы железяка стала самосовершенствующейся системой. Сообществом кристаллов и шестеренок – или чего там еще у него внутри. И сейчас он совершенен, как абсолют. Он не просто выполняет свою работу, он делает ее с предельно возможной точностью и минимальными потерями на трение или сопротивление сигнала.

– Просто он слишком замкнут в последнее время, вот и все. Разве у него нет на это причин?

– Это дешевая сказочка, Моня. Причины… хе. У каждого из нас более чем достаточно причин для замкнутости. Но мы, по крайней мере, стремимся как-то оправдать свои действия, мы что-то переживаем, – да, пусть и скрывая свои эмоции друг от друга. А он перестал.

– Ты хочешь сказать, что раньше шеф оправдывался перед самим собой, а теперь вот перестал? Да брось, Раф. Он если и оправдывался, то только тогда, когда погибали наши люди. О других он не думал ни мгновения. Это, кстати, главная причина, почему именно с ним я не боялся воевать. С любым другим – мочил бы штаны регулярно, я, ты знаешь, к страху привыкнуть не могу: не способен. А с ним не боялся… и за это я его уважаю. Вспомни хоть один случай, когда он послал кого-нибудь из наших в дело, не продумав прикрытие и обеспечение. Ну, вспомни? А самооправдания – да не нужны они ему. И тогда, и теперь.

– Может, ты и прав – а я просто не могу толково выразить свою мысль. Но понимаешь, я стал искать настоящие причины для самооправдания именно сейчас. Я убивал подданных Конфедерации, относящихся к моей же расе. Сколько лет должно пройти, чтобы я перестал об этом думать? Или сейчас ты скажешь, что все это попросту банально, а я действительно превратился в психопата?

– Раф, ты убивал врагов. И не просто врагов, а мерзавцев, забывших о том, что здесь, в этой чертовой Вселенной, нет ничего выше интересов расы. Ты сам ведь прекрасно понимаешь, чем все это могло кончиться. Ты ж не дурак, тебе не нужна пропаганда – ты же знаешь, что стоило им зацепиться хоть где-нибудь, хоть в одном мире, считающемся человеческим – и тогда крови было бы намного больше.

– А мы, по-твоему, укольчики делали?

– Мы делали кровопускание, была такая мода когда-то – чуть голова заболела, тут же вену вскрыть и пол-литра в тазик вылить. Говорят, помогало.

– Ну да, сейчас мы тоже делаем этакое кровопускание… только заметь вот что – тогда, раньше, мы убивали подданных Конфедерации: за измену и все такое прочее. Теперь же мы опять убиваем людей, только вот к Конфедерации они пока еще отношения не имеют. Забавный получается парадокс: мы убиваем их для того, чтобы вручить выжившим удостоверения личности и налоговые листы. Так, Моня?

– Ты заранее знаешь, что я тебе отвечу. Как врач я против любого убийства. Как человек, как «подданный» – да мне на них просто наплевать. Но я военный, как и ты, а военный обязан выполнять приказы, даже тогда, когда он осознает, что делает то, что всего лишь выгодно далеким отсюда политикам. Если тебе это не нравится, ты всегда можешь подать рапорт на увольнение. Но почему-то ты этого пока не сделал. И не сделаешь, потому что волнует тебя не столько моральная сторона проблемы, сколько поведение командира. Ты перестал его понимать? Бедненький! Я тоже… а что дальше? Мы все постепенно сходим с ума – мы никак не можем понять, за каким дьяволом нас сюда засунули, но все почти одинаково ощущаем, что закончится это плохо. Мне, наверное, пора садиться за диссертацию о развитии пророческого дара у старших офицеров спецподразделений.