– В лесу это опасно, – сказал Муса-Гаджи. – Леопарды любят сидеть на деревьях, они даже свою добычу туда затаскивают.

– А если выгнать зверя на ровное место? – предложил хан, которому вовсе не хотелось стать жертвой даже такого красивого зверя.

– Они легко достанут и всадника, если придется защищать свою жизнь, – пугал хана Муса-Гаджи, чтобы придать весу своим охотничьим умениям и убедить хана забраться подальше от лагеря. – Лучше выждать в горах. Леопард силен, но и не менее хитер. А когти у него как кинжалы.

Хан взглянул на когти леопарда и убедился, что Муса-Гаджи не далек от истины. Наместнику стало не по себе, когда он представил, что эти когти могут впиться в его тело. Вон ведь и у охотника черкеска изодрана. Удивительно, что он вообще жив остался. Надо бы усилить охрану лагеря: вдруг другой леопард явится мстить за этого?

– А если на слоне? – растерянно произнес Ибрагим-хан. – У меня есть слоны в Персии. Я могу за ними послать.

– Леопарды легко взбираются даже на скалы, – покачал головой Муса-Гаджи. – Но зачем великому хану думать о таких останется лишь убить его из ружья.

– И то верно, – с облегчением согласился хан. – У меня есть дела поважнее, чем выслеживать зверей в лесу. Вот хотя бы твои соплеменники. Надо их как-то усмирить, чтобы не пришлось истреблять, как опасных зверей.

Муса-Гаджи старался сообразить, как лучше использовать колебания хана между желанием поохотиться и началом большой войны с горцами. Во всяком случае нужно было выиграть время, чтобы горцы лучше подготовились к боям и дождались большей подмоги.

– Еще немного, и они поймут, что сопротивляться непобедимой армии сардара бесполезно, – сказал Муса-Гаджи. – Я им это не раз говорил. Но если великий хан соизволит направить им письмо, то это непременно вразумит их.

– Ультиматум! – объявил хан. – Пусть знают, что их ждет, если не сложат оружие и не станут молить меня о пощаде.

Он сделал знак секретарю, и тот взял в руки калам.

– Составь этим заблудшим письмо, но чтобы звучало как суровый приказ, – велел Ибрагим-хан. – Чтобы не смели больше испытывать мое терпение и покорились. Ибо гнев мой будет сокрушителен, как ураган, и это будет последнее, что они увидят в этой жизни.

Секретарь усердно записывал повеление хана, чтобы затем придать им необходимую форму, а письмоводитель достал особый пергамент и изготовился перенести на него то, что продиктует секретарь.

– Когда они принесут покорность, я сделаю тебя старшим над ними, будешь у меня беглербегом этих племен, – посулил хан гостю.

– Милость твоя не знает пределов, – сказал Муса-Гаджи, стараясь изобразить на своем лице радость.

– Мне нужны умные и верные люди, – продолжал Ибрагим-хан. – А пока жалую тебя высоким отличием.

Мусе-Гаджи преподнесли отороченный соболями шелковый халат, на плече которого было вышито: «Это дар великого Ибрагим-хана его верному рабу».

Принимая халат, Муса-Гаджи вдруг подумал, что ему вряд ли удастся пробраться в гарем хана. Слишком многочисленна была стража, бдительно охранявшая все вокруг. Но сам хан был рядом, и верный клинок, спрятанный в сапоге, мог сослужить теперь важную службу. И все же надежда найти Фирузу еще теплилась, и Муса-Гаджи решил посмотреть, что будет дальше. Наступал вечер, и на охоту хан теперь уже не отправится. А до утра многое могло случиться.

А хан думал о том, как покрепче привязать к себе храброго охотника, чтобы с его помощью покорить джарских бунтарей, а затем, быть может, и весь Дагестан.

Вечером хан устроил пир. Разодетые женоподобные юноши – бириши с крашенными хной руками и длинными, завитыми в локоны волосами подавали гостям воду для умывания рук и полотенца. Еду приносили на расписных подносах, напитки – в золоченых кувшинах. Одно блюдо сменялось другим, и им не было конца. Изысканные угощения сопровождались обильными возлияниями.

Музыканты, певцы и танцовщицы услаждали взоры пирующих, среди которых были военачальники, приближенные хана и важные сановники из провинций. Кравчие и виночерпии старались угодить вельможам. И веселье было в самом разгаре.

Муса-Гаджи удивлялся окружавшей его роскоши и спрашивал себя: зачем шаху Дагестан, где о подобной жизни и не помышляли? Что он найдет в их горах, где даже пропитание добывалось нелегким трудом, не говоря уже о подобных удовольствиях? Мусе-Гаджи кусок лепешки не лез в горло, а вино он и вовсе считал греховным напитком.

Но хана это только забавляло, он привык наслаждаться жизнью, а государственные дела и войны считал досадной необходимостью, скучными обязанностями правителя, желающего сохранить свой титул и власть. Видя перед собой покорного горца, победителя леопардов, Ибрагим-хан не сомневался, что теперь все пойдет иначе. Он не только превзойдет своими успехами подвиги племянника, но и затмит славу самого Надир-шаха, которому его победы над горцами стоили моря крови.

Хан не отличался воздержанностью и скоро уже был навеселе. Но обычные развлечения ему быстро наскучили. Ибрагим-хан подозвал к себе визиря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поклонился и бросился исполнять ханское повеление.

Вскоре гости разразились возгласами восторга. Муса-Гаджи оглянулся и увидел, что в шатер входит длинная вереница девушек, укрытых красивыми чадрами. Их сопровождали два огромных евнуха, белый и черный. Белый был главным начальником гарема со всеми слугами и немалым хозяйством. Черный же заведовал главной ценностью – гаремными красавицами, и цвет его кожи был гарантией того, что невольница не родит младенца ни от кого, кроме владыки-хана. Иначе страшное преступление сразу бы открылось цветом кожи новорожденного. Евнухи хотя и были оскопленными, но в гаремах случалось всякое.

Муса-Гаджи, пораженный увиденным, с удивлением смотрел на невольниц, но лица их были закрыты. Заметив, с каким вниманием гость разглядывает девушек, хан решил окончательно сразить Мусу-Гаджи своей щедростью.

– В Персии есть обычай, обычай властителей, – заговорил Ибрагим-хан.

– Тем, кто заслуживает особой милости, мы дарим невольниц из своих гаремов.

Эти слова обожгли сердце Мусы-Гаджи. Он стал пристальнее вглядываться в невольниц, пытаясь понять, есть ли среди них его Фируза.

– Выбирай, – предложил хан Мусе-Гаджи. – Любая из них станет твоей. И ты всю жизнь будешь возносить хвалу своему господину.

Взволнованный Муса-Гаджи разглядывал одну невольницу за другой, и в каждой ему чудилась его несчастная невеста.

– На ком ты остановил свой выбор, о храбрый воин? – спросил Ибрагим-хан, польщенный произведенным на Мусу-Гаджи впечатлением.