Тут она перестала печатать и взглянула на него. Например? – сказала она.

Да много чего. Даже не знаю, с чего начать. Например, вот за что можешь меня презирать. Примерно год назад я подцепил одну девчонку на вечеринке, а потом обнаружил, что она еще школьница. Я говорю это не чтобы подразнить тебя, я всерьез. Думаю, ей было лет шестнадцать-семнадцать.

Она выглядела старше?

Хотел бы я сказать, что да. Но я в тот момент даже не задумался об этом. Мы оба напились, и ей типа все нравилось. Знаю, звучит ужасно. Не то чтобы я нарочно пристал к ней из-за того, что она ребенок, я бы никогда ее не коснулся, если бы знал, но что сделано, то сделано – как ни крути, это неправильно. Не буду говорить, мол, ну ошибся, с каждым может случиться. Потому что от начала и до конца это была моя дурость. Но я не стану тебя нагружать, как мне из-за этого хреново. Но мне хреново, ясно?

Она тихо сказала: Я тебе верю.

И если по-честному, есть еще кое-что похуже. Самый мой чудовищный поступок, если ты готова услышать…

Он умолк, и она кивнула, чтобы он продолжал. Он перевел взгляд на гостиную и как-то сморщился, словно смотрел на слепящий свет.

Вот самое отвратительное, что я натворил: когда я учился в школе, от меня забеременела одна девчонка. Она заканчивала среднюю школу, а я только что перешел в старшую. Может ли быть что-нибудь ужаснее? Ее матери пришлось везти ее в Англию. Наверное, на пароходе. Ей было лет четырнадцать, совсем еще ребенок. Мы даже сексом не имели права заниматься, а я уговорил ее. Я пообещал, что все будет хорошо. И это самое ужасное.

Она этого хотела или ты ее заставил?

Она говорила, что хочет этого, но боится забеременеть. А я ответил, что все обойдется. Не то чтобы я прямо давил на нее – только сказал, чтоб не парилась из-за беременности. Может, это тоже типа давление? Но когда тебе пятнадцать, о таких вещах не задумываешься, во всяком случае, я не задумывался. Сейчас я бы ни за что не стал уговаривать кого-то, кто сам не хочет, даже пальцем бы не пошевелил. Хочешь верь, хочешь нет, я пойму, если не поверишь, но стоит мне вспомнить те свои слова, жутко не по себе делается. Пульс сбивается и все такое. И я думаю про истинных злодеев, серийных убийц и так далее, и спрашиваю себя, может, и я один из этих психопатов. Ведь я убедил ее, что тревожиться не о чем, и я был старше, она, наверное, решила, раз я говорю, то знаю. А я на самом деле не верил, что так может выйти. И меня тогда даже совесть не мучила. Только потом, когда уже окончил школу, я задумался, что натворил с нею. Меня это пугает и вообще.

Ты знаешь, как она сейчас? – сказала Элис.

Да, мы порой сталкиваемся. Она уехала из города, работает в Суинфорде. Иногда приезжает домой, и мы пересекаемся.

Она с тобой здоровается при встрече?

Да, сказал он. Не то чтобы мы теперь не разговариваем друг с другом. Просто мне очень хреново, как увижу ее, сразу вспоминаю, что наворотил.

Ты попросил у нее прощения?

Может, потом когда-нибудь. Мы толком и не общались с тех пор, как я начал сожалеть о случившемся. Не хочу напоминать ей и расстраивать на ровном месте. Не знаю, что она думает. Может, она просто перелистнула эту страницу, живет дальше и не терзается. Надеюсь, что так. Но ты можешь осуждать меня, если хочешь. Я не стану себя выгораживать.

Он лежал повернувшись к ней, голова на подушке, глаза горели, почти сверкали в дневном свете, лившемся сквозь окно за ее спиной. Она села прямо, глядя на него сверху вниз, лицо вытянулось.

Не мне тебя судить, сказала она. Когда я вспоминаю о своих дурных поступках, чувствую себя точно так же, как ты описал. Паника, слабость и все остальное. В школе я издевалась над одноклассницей, очень жестоко. Без особого повода, просто донимала ее. Потому что другие тоже так делали. А потом мне сказали, что все ее травили, потому что я была заводилой. Как вспомню, так страшно становится. Ума не приложу, почему мне хотелось причинять кому-то такую боль. Хочется верить, что больше я ничего подобного не совершу, что бы ни случилось. Но сделанного не отменить, и мне придется жить с этим.

Он молча пристально смотрел на нее.

Я никак не могу поправить того, что натворил ты, сказала она. А ты никак не можешь поправить моих ошибок. Так что оба мы плохие люди.

Если мы с тобой одинаково плохи, то еще можно жить. Даже если мы оба ужасны, это все равно лучше, чем быть ужасным в одиночку.

Она ответила, что понимает. Он вытер пальцами нос и сглотнул, отвернулся и уставился в потолок.

Я хочу взять свои дурацкие слова назад, сказал он.

Не переживай. Я тоже наговорила лишнего. Очень глупо было разглагольствовать про бедных женщин, унижающихся ради денег. На самом деле я так не думаю. Уже не важно, мы оба были на взводе.

Посмотрев на свои ногти, он сказал: Поразительно, как ты умеешь меня выбесить.

Она рассмеялась. Ничего удивительного, сказала она. Я так на многих действую.

Я скажу тебе, в чем дело: порой ты держишься очень высокомерно. Ты не одна такая, но другим я не позволяю себя задеть, а тебе удается. Если совсем честно, я думаю, это потому, что ты мне нравишься. И когда ты ведешь себя по-сволочному, мне на стену хочется лезть.

Она молча кивнула. Минуту, две, три они сидели на кровати, не проронив ни звука. Наконец он дружески коснулся ее колена и сказал, что пойдет в душ. Он вышел, а она все сидела неподвижно. В ванной он открыл воду и, глядя в зеркало, стоял и ждал, пока пойдет теплая. Казалось, разговор подействовал на них обоих, но невозможно было разгадать, как именно: что он значил, как повлиял на их чувства друг к другу, сблизил он их или отдалил. Возможно, они и сами не знали, четких ответов на эти вопросы еще не было, и оба они все еще переваривали сказанное и услышанное.

/

Тем вечером Элис ужинала в городе с журналистами и книготорговцами, а Феликс поел в квартире один. Потом они встретились, чтобы