Ситуация изменилась за последние примерно 15000 лет, когда основные средства существования стало давать сельское хозяйство{65}. Во-первых, оно привязало людей к определенной территории. Охотники всегда могут пойти дальше, крестьянам же трудно сменить место жительства. Слишком много сил они вложили в возделывание своих полей, а все хорошие земли в ближайших окрестностях, скорее всего, уже заселены. Во-вторых, сельское хозяйство, в отличие от охоты и собирательства, создавало излишки, которые можно хранить. А значит, благодаря сноровке или удаче кто-то мог накопить больше еды, чем другие. И тогда стало возможным наследование богатства, которое при определенных условиях породило кастовые или классовые различия. В-третьих, сельское хозяйство требовало относительно специализированных знаний, а также владения землей и инструментами. Кто-то неизбежно завладевал более плодородными участками или создавал лучшие инструменты и, производя больше пищи, становился все богаче. Вместе эти три условия подготовили почву для постоянной, узаконенной эксплуатации.

Что было дальше — известно всем. Тот, кому посчастливилось разбогатеть или завладеть средствами производства — землей, инструментами, вьючными животными, — получил возможность нанимать тех, кто не мог самостоятельно обеспечивать свое существование. Как правило, богатые не колеблясь использовали бедных для собственных нужд. В конечном счете богатство оказалось чем-то вроде нового культурного вируса, против которого человечество еще не научилось вырабатывать антитела — они появятся лишь позже, с развитием законов, религиозных ограничений, профсоюзов и тому подобного. А тогда, сразу после сельскохозяйственной революции, примерно 8000 лет назад, по всему миру возникали новые социальные формы во главе с деспотическими правителями, накопившими достаточно излишков, чтобы нанять огромные армии, построить фантастические города и воздвигнуть гигантские гробницы в память грядущим поколениям.

Все это положило конец равенству. Когда мемы стали играть более заметную роль в жизни людей, у одних появилась возможность эксплуатировать других. Маркс не слишком ошибался, назвав историю человечества историей классовой борьбы. Как только определенные группы закрепили свои позиции в управлении другими, зерна борьбы упали в благодатную почву. Маркс допустил ошибку лишь в том, что воспринимал эту борьбу излишне упрощенно. Он считал, что история медленно и линейно движется от племенных сообществ, где все люди равны, к рабовладельчеству, затем к феодализму, меркантилизму и неограниченному капитализму, обреченному на самоуничтожение и тем самым открывающему дорогу новому бесклассовому обществу, которое покончит с эксплуатацией, — диктатуре пролетариата. Однако стереть властные различия не так легко, как полагал Маркс. В Советском Союзе за 70 лет «диктатуры пролетариата» могущественная клика жестоких политиков и бюрократов превратилась в еще большее ярмо для народа, чем прежний царский двор.

К тому же эксплуататоры менялись значительно быстрее, чем мог предположить Маркс. Например, контроль над ресурсами Центральной Европы в этом веке переходил из рук в руки минимум трижды. В 1945 году с помощью советских войск власть там захватил бесправный пролетариат. В таких странах, как Польша, Румыния, Чехословакия, Венгрия, Югославия и Болгария, если ваш отец или даже дед принадлежал к среднему классу, вас считали «классовым врагом». Вам было бы недоступно большинство должностей и, скорее всего, вы не смогли бы поступить в университет. Однако после 1990 года собственность и власть вновь перераспределились. Очевидно, что в новых рыночных государствах некоторые из бывших коммунистических функционеров снова окажутся на гребне волны, поскольку лишь они имели возможность накопить ресурсы и информацию, но тем не менее перемены будут очень значительными. Возможно, новая властная элита будет не столь эксплуататорской, как прежняя коммунистическая, но, несомненно, многие люди, не способные извлечь выгоду из этих перемен, сочтут, что их жизненную энергию пожирает новый класс капиталистов-предпринимателей. Ведь даже в таком демократическом, эгалитарном обществе, как Финляндия, люди шепотом говорят о том, что страной правят два десятка семей.

Угнетение — это состояние, когда психической энергией одного человека против его воли управляет другой человек. По большому счету, всем нам приходится делать то, что нам не нравится, когда этого требует некто более могущественный. Американские подростки проводят большую часть дня в школе, 70 % времени думая о том, как бы оттуда удрать (находясь оставшиеся 30 % времени не в классе, а в коридоре, кафетерии или школьном дворе, они не чувствуют себя столь ограниченными). Подобные чувства испытывают и многие взрослые американцы — на работе. Однако это нельзя считать настоящим угнетением, поскольку, отдавая свою психическую энергию сейчас, школьники и работающие взрослые рассчитывают на некую выгоду в будущем.

Наиболее показательный пример угнетения и эксплуатации — рабство. Неприемлемым рабский труд делает не столько его тяжесть (современным руководителям порой приходится не легче), сколько невозможность свободно управлять собственной жизнью. Рабам не дано выбирать, где быть, что делать, на ком жениться. То есть у них отняли базовое условие человеческого существования — управление психической энергией. Неудивительно, что греческие философы не считали рабов в полном смысле людьми, поскольку те были лишены свободы выбора.

Кроме рабства есть множество других способов эксплуатировать психическую энергию. Всякий предпочел бы удовлетворять свои нужды и потребности, не прилагая труда. И появись такая возможность, мы ее не упустим. Подросток, пытающийся при любом удобном случае выклянчить у родителей новую машину, муж, перекладывающий на работающую жену все домашнее хозяйство, директор, назначающий себе за счет компании невероятный оклад или премию, — знакомые примеры того, как кто-то заставляет других людей жить ради его выгоды.

Нередко угнетатель начинает свою карьеру как защитник и лишь потом превращается в эксплуататора. Интересный пример тому — развитие европейской феодальной системы, описанное культурологом Лесли Уайтом{66}. По Уайту, после распада могущественной Римской империи бóльшая часть земель перешла к крестьянам, жившим в обособленных деревнях. По большому счету, эти крестьяне вполне могли защитить свою независимость от возможных врагов, вооруженных и подготовленных не лучше их самих. Однако позже, в VI–VIII веках, судьбоносное технологическое новшество изменило баланс сил и, как следствие, политику и стиль жизни всего континента. Этим новшеством стало стремя, заимствованное у кочевников азиатских степей.

До появления стремени солдату-всаднику было непросто усидеть на лошади. Малейшее нарушение равновесия приводило к падению, поэтому он мог пользоваться только легким оружием. А стремена позволяли удержаться в седле и тяжеловооруженному всаднику. И вот уже повсюду появились почти непобедимые рыцари в сверкающих доспехах. Крестьяне поняли, что единственный способ сохранить урожай — обзавестись собственными рыцарями. Во многих деревнях жители в складчину покупали дорогое оружие — копье, меч, короткую кольчугу, латы, шлем, латные рукавицы и все остальное — чтобы, нарядив в них местного молодца, иметь собственного защитника. Некоторое время эта система работала, однако новоиспеченный рыцарь довольно быстро понимал, что, пожелай он эксплуатировать своих хозяев-крестьян, они никак не смогут помешать ему. И через несколько поколений эти рыцари и их потомки сформировали отдельную касту с собственными умениями, идеологией, стилем жизни и стали неплохо жить за счет тех, кому они были обязаны своим существованием.