В разгар обмена телеграммами с Эйзенхауэром Черчилль узнал, что четырнадцать польских лидеров, арестованных русскими в Варшаве, исчезли. Он немедленно выразил протест Сталину, предупредив, что поднимет вопрос в парламенте об этом серьезном нарушении Ялтинского соглашения, и напомнил советскому лидеру: «Никто не поддерживал Россию с таким старанием и убежденностью, как я. Я первым поднял голос 22 июня 1941 г. Более года назад я заявил ошеломленному миру о справедливости линии Керзона в качестве западной границы России. Эта граница теперь признана как британским парламентом, так и президентом Соединенных Штатов. Как искренний друг России, лично призываю вас не препятствовать Польше найти общий язык с западными демократиями и не отвергать протянутую сейчас руку дружбы в будущей организации мирового пространства».

Ни Сталин, ни Эйзенхауэр не поддадутся увещеваниям Черчилля. Польша не получит независимое правительство, а англо-американские войска не форсируют Эльбу и не войдут в Берлин. «Никоим образом нельзя рассчитывать, – говорил Черчилль 3 апреля представителям доминионов, – что Россия будет нашим активным партнером в поддержании мира во всем мире. Однако в конце войны Россия останется в положении господствующей державы, оказывающей влияние на всю Европу».

Война в Европе явно близилась к завершению. Форсировав Рейн и продвигаясь в Рурскую область, войска Монтгомери ежедневно брали от 15 до 20 тысяч военнопленных. 19 апреля в Италии возобновили наступление войска Александера. Через два дня войска Эйзенхауэра вышли к Эльбе. Хотя им оставалось пройти всего около ста километров до Берлина, они не сделали больше ни шагу к разбомбленной столице Германии. В тот же день, как знак новой политической реальности, Советский Союз подписал договор о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве с Югославией Тито.

12 апреля Черчилль узнал о гибели в ходе боевых действий двух близких друзей семьи – кузена Клементины Тома Милфорда и Бэзила Дафферина. В этот же день Мэри была награждена орденом Британской империи за службу на зенитной батарее. Вечером 12 апреля Черчилль сообщил все эти новости Клементине, которая все еще находилась в России. В полночь, когда он продолжал работать, ему сообщили, что умер Рузвельт. «Помимо того что нас тесно связывала наша общая деятельность, для меня это очень болезненная личная утрата, – телеграфировал он Гопкинсу. – Я испытывал огромную симпатию к Франклину».

Черчилль решил было немедленно лететь на похороны Рузвельта. Он собирался вылететь в 8:30 вечера 13 апреля. Все было готово к отлету, но еще в 7:45 он не мог определиться, лететь или нет. «ПМ сказал, что определится на аэродроме», – записал Кадоган. В последний момент Черчилль отказался от полета, объяснив королю, что сейчас, когда так много членов кабинета министров находятся за границей, Иден уже отправился в Вашингтон, а также из-за необходимости сочинить парламентский некролог, «что, разумеется, является моим делом», он должен остаться в Британии.

17 апреля американские войска вошли в Нюрнберг, город довоенной триумфальной победы Гитлера на выборах. На следующий день в палате общин Черчилль зачитал некролог Рузвельту. Было объявлено, что Рузвельт «заканчивал разбирать почту», когда его настигла смерть. Черчилль сказал: «Дневная порция работы была сделана. Как говорится, он умер на боевом посту, как на боевом посту сейчас его солдаты, летчики и моряки, бок о бок с нашими по всему миру выполняющие свой долг. Он провел страну через все опасности и через самые тяжкие труды. Победа осветила его деятельность. Завидная смерть».

Теперь Черчиллю предстояло выстраивать отношения с преемником Рузвельта, Гарри Трумэном, с которым он никогда раньше не встречался. Благодаря ежедневному обмену подробными телеграммами у Черчилля сложилось впечатление, как он сказал Идену 20 апреля, что «этого нового человека Советы не запугают». Но неумолимое продвижение Красной армии нельзя было остановить. 21 апреля передовые части советских войск подошли к пригородам Берлина. В этот же день правительство СССР подписало договор о взаимопомощи с люблинским правительством. В отношении Польши, как и в отношении Югославии двенадцать лет назад, ялтинские соглашения оказались перечеркнуты.

Неизбежное поражение Гитлера вызывало противоречивые чувства. По мере того как американские войска продвигались в глубь Германии, они встречали концентрационные лагеря с тысячами трупов и тысячами изможденных, голодающих и измученных людей, свидетельствующих о зверствах нацизма. Как только Эйзенхауэр сообщил об этом по телефону Черчиллю, тот направил многопартийную парламентскую делегацию в крупнейший из обнаруженных на тот момент концлагерей – Бухенвальд, а 24 апреля обеспечил распространение сделанных там фотографий в кабинете министров. «Мы все здесь в потрясении от кошмарных свидетельств немецких зверств», – написал он Клементине.

25 апреля Черчиллю передали, что ближайший сотрудник Гитлера Генрих Гиммлер желает начать переговоры с союзниками за спиной Гитлера. Черчилль тут же позвонил Трумэну. Они впервые разговаривали напрямую. Оба согласились, что никакого «поэтапного» прекращения войны с немцами не будет. Германия должна прекратить войну с Британией, Соединенными Штатами и Советским Союзом одновременно. В этот же день американские и советские войска встретились на Эльбе. Третий рейх оказался разрезан пополам. На следующий день, узнав из доклада посла, что британские войска в Бельгии пытаются захватить наследника Габсбургов, Черчилль телеграфировал послу, что в задачи британской политики не входит «охота» за эрцгерцогом и объявление бывшей австрийской монархии «преступной организацией».

Черчилль также написал в телеграмме: «Я лично, пережив все эти европейские волнения и тщательно изучив их причины, пришел к выводу, что если бы союзники за столом мирных переговоров в Версале не решили, что свержение династий – это путь к прогрессу и если бы они позволили Гогенцоллерну, Виттельсбаху и Габсбургу вернуться на свои троны, то не было бы и Гитлера». Черчилль добавил, что «для немецких военных после Версаля «коронованный Веймар», в отличие от Веймарской республики, мог бы в 1919 г. представлять символический центр».

29 апреля Черчилль сделал последнюю попытку уговорить Сталина не навязывать свою волю Польше и Югославии. «Не самое приятное ощущение, – написал он, – вызывает будущее, в котором вы и страны, в которых вы доминируете, плюс коммунистические партии во многих других странах окажутся на одной стороне, а те, кто поддерживает англоязычные страны, их союзников или доминионы, – на другой. Совершенно ясно, что это расколет мир и что все мы, лидеры каждой из сторон, окажемся опозоренными перед лицом истории. Наступление длительного периода подозрений, взаимных оскорблений и враждебной политики станет катастрофой, подрывающей перспективы развития и процветания народов всего мира, достижимого только благодаря нашему триединству».

Черчилль надеялся, что в его телеграмме нет ничего, что могло бы невольно задеть Сталина. «Прошу вас, друг мой Сталин, не умалять значения расхождений, появляющихся в результате событий, которые вы можете посчитать незначительными для вас, но которые являются символически важными для англоязычных демократий».

Вечером московское радио объявило, что после вступления советских войск в Вену создано временное австрийское правительство. С западными союзниками никто не советовался по его составу; им даже не позволили направить делегацию в город. Черчилль в очередной раз выразил протест, и его поддержал Трумэн.