о порохе в VI в., они использовали местное отопление на газе и угле за столетия до того, как этому научились в Европе. Они превосходно строили мосты, на высоте была их гидравлика, знание минералов, которое демонстрируют их антикварные изделия, было очень велико. Почему же они так и не смогли организовать систему совместного исследования и фиксирования полученных в результате исследований знаний, которую дала миру современная наука? И почему, несмотря на их прекрасную подготовку в хороших манерах и самообладании, интеллектуальное образование так и не пошло в широкие массы населения?

Интеллектуальная инициатива, свободное предпринимательство, склонность к эксперименту, которые, как предполагается, характеризуют западное сознание, совершенно очевидно проявляются в истории этого сознания только во время особых периодов и при особых обстоятельствах. Во всем остальном Западный мир демонстрирует тот же традиционализм и консерватизм, что и Китай. С другой стороны, китайский ум, когда для этого есть стимулы, проявляет себя столь же гибким и изобретательным, как и европейский, и даже в большей степени, чем близкое ему японское сознание.

Возьмем для примера греков. Весь период их интеллектуального расцвета попадает на период между VI столетием до н. э. и упадком александрийского Мусея при поздних Птолемеях во II в. до н. э. Греки были и до, и после этого времени, но история тысячи лет Византийской империи демонстрирует нам греческий мир, по меньшей мере, в таком же интеллектуальном застое, что и Китай. Мы уже обращали внимание на сравнительную бесплодность итальянского ума на протяжении римского периода и его обильное плодоношение во времена Возрождения учености. Англичане отличались непревзойденной ученостью в VI и VII вв. н. э., но далее ничем не смогли отличиться вплоть до XV в. Снова же арабская цивилизация, как мы впоследствии расскажем, словно звезда, вспыхнула и светила на протяжении десяти — пятнадцати поколений с момента появления ислама, при этом не отличаясь ничем более-менее значимым ни до, ни после этого.

Китай же демонстрировал стабильную, пусть и разрозненную изобретательность; и прогресс китайского искусства свидетельствует о постоянных новых течениях и мощных инновациях. Мы слишком преувеличиваем благоговение китайцев перед их отцами — отцеубийство было гораздо более распространенным преступлением среди китайских императоров, чем даже среди правителей Персии. Более того, Китай знал несколько либеральных движений и восстаний против «путей древности».

В дни Тан, Сун и Мин Китай, должно быть, не знал недостатка в обеспеченных людях, представлявших примерно тот же класс, что и молодежь, которая наполняла Академию в Афинах, или деятели Возрождения в Италии. И все же Китай в эти благоприятные периоды не сумел создать сколько-нибудь значительных систем из зафиксированных и проанализированных фактов.

Если мы отбрасываем всякое представление о том, что существуют глубокие расовые различия между Китаем и Западом, которые делают китайца по природе консервативным, а европейца — прогрессивным, мы вынуждены будем искать истинную причину этой разницы в другом направлении. Многие склонны находить эту причину, которая, несмотря на все ее первоначальные преимущества, так тормозила Китай на протяжении последних четырех или пяти столетий, в скованности китайского ума образным мышлением и неповторимой китайской письменностью, настолько усложненной и запутанной, что умственная энергия этой страны уходит значительным образом на то, чтобы овладеть ею. Эта точка зрения заслуживает более внимательного рассмотрения.

Мы уже рассказывали об отличительных особенностях китайского письма и китайского языка. Японская письменность произошла от китайской, но состоит из системы знаков, отличающихся более быстрым написанием. Значительная часть этих знаков — идеограммы, взятые из китайского и применяемые таким же образом, как и китайские идеограммы, но с прибавлением ряда знаков, обозначающих слоги. Существует также японская слоговая азбука на манер шумерской слоговой азбуки, которую мы уже описывали в одной из ранних глав. Японское письмо остается довольно неуклюжей системой, такой же неуклюжей, как и клинопись, хотя и не настолько, как китайское. В Японии даже было движение за то, чтобы перенять западный алфавит. Корея уже давно сделала шаг вперед и создала подлинный алфавит на основе все тех же китайских иероглифов.

Все остальные значительные системы письма, которыми сейчас пользуются в мире, основаны на средиземноморских алфавитах, учить их и пользоваться ими несравненно легче, чем китайским. Это означает, что в то время, как другие народы учат сравнительно простой и доступный метод излагать свои мысли на языке, который им знаком, китайцу приходится овладевать огромным множеством сложных слов-знаков и слов-групп. Он должен не просто выучить знаки, но также принятое группирование этих знаков для выражения различных значений. Китаец должен познакомиться для этого с определенным числом показательных классических произведений. Как следствие в Китае хоть и можно найти огромное количество людей, которым знакомо значение наиболее часто встречающихся иероглифов, далеко не все обладают достаточно обширными знаниями, чтобы понять значение газетной статьи, и еще меньше тех, кому доступны стилистические тонкости и редкие оттенки значений. В меньшей степени это справедливо в отношении Японии.

Нет сомнения, что читатели-европейцы, особенно таких богатых лексически языков, как английский или русский, во многом также отличаются тем, насколько они могут понять содержание книг, которые прочитали. Их понимание разнится в зависимости от их словарного запаса. Но соответствующие им уровни интеллекта среди китайцев вынуждены тратить гораздо больше времени и труда на то, чтобы понять смысл прочитанного. Образование аристократа в Китае — это главным образом овладение умением читать.

Особенности китайского письма и образовательная система, выросшая на его основе, должно быть, век за веком действовали как фильтр, отделяя гибкие и способные умы от посредственных и своенравных и лишая последних положения, дающего влияние и власть. Такое объяснение кажется вполне правдоподобным.

Впрочем, в своей окончательной строгости эта классическая экзаменационная система сложилась лишь ко времени сравнительно недавней династии Мин. Династия Мин (1368–1644) отличалась патриотичным и консервативным характером, вернув власть в стране китайцам после правления монголов. Первый из императоров Мин, перестроивший экзаменационную систему в сторону более трудной и взыскательной, сказал: «Это приведет всех мудрецов мира в мои сети». «Пять Классиков и Четыре Книги» целиком опутали разум Китая. Когда человеку удавалось пробиться через них, его система ценностей становилась такой же несгибаемо консервативной, как и у классического ученого из Оксфорда.

Предпринималось несколько попыток упростить китайское письмо и приспособить для него алфавитную систему. Когда в Китае начинал распространяться буддизм, осуществлялось значительное количество переводов с санскрита, и под индийским влиянием попытки