— Это вы о чем?

— В один и тот же день каждого месяца?

— А, нет. Приходил когда вздумается. То два раза в месяц заглянет, а то ни разу за два месяца.

«Азартный игрок», — решил Ивэн.

— Благодарю вас, — произнес он вслух. — Большое спасибо.

Он допил свой сидр, положил на стол шесть пенсов и с неохотой вышел под накрапывающий дождик.

Остаток дня он потратил на визиты к сапожнику, шляпнику, белошвейке и портному. Ничего нового, как он и предполагал, узнать ему не удалось.

Затем Ивэн купил свежий пирог с угрем у торговца на Гилфорд-стрит и, остановив кеб, велел ехать к клубу «Будлз», членом которого был когда-то Джосселин Грей.

Там на вопросы отвечали весьма неохотно. Это был один из самых аристократических клубов Лондона, и слуги старались поменьше болтать о его членах, чтобы не лишиться выгодного места. За полтора часа Ивэн вытянул из неразговорчивых собеседников, что майор Грей действительно являлся членом клуба; будучи в городе, заходил постоянно (как и все прочие джентльмены); в карты поигрывал; возможно, бывал иногда должен, но, разумеется, долги платил. Карточный долг — вопрос чести для джентльмена. Торговец может и подождать, а джентльмен с джентльменом рассчитается непременно.

Не мог бы мистер Ивэн поговорить с кем-нибудь из клубных приятелей майора Грея?

Только если у мистера Ивэна имеется специальное на то разрешение. Есть ли оно у мистера Ивэна?

Никакого разрешения у мистера Ивэна не было.

Новых фактов не прибавилось, но кое-какие мысли появились.

Отослав Ивэна, Монк вернулся в полицейский участок и прошел в свой кабинет, где достал записи старых дел и погрузился в чтение. Легче ему от этого не стало.

Если его страхи относительно дела Джосселина Грея имеют под собой почву (скандал в обществе, сексуальные извращения, шантаж и убийство), то ему предстоит пройти по узкой тропе меж двух огней: либо шумный провал, либо успех, чреватый еще большими неприятностями. Что стоит человеку, избившему до смерти любовника или зарвавшегося шантажиста, убрать с дороги какого-то там полицейского! Скверное дело — это еще мягко сказано.

Значит, Ранкорн поручил Монку это расследование умышленно? Судя по послужному списку, Монк быстро продвигался вперед по службе — интересно, какой ценой? Кому еще, кроме него, пришлось расплачиваться потом и кровью за его успехи? Несомненно, увлеченный одной лишь работой, Монк постоянно оттачивал мастерство, накапливал знания, учился вести себя в обществе, одеваться, вести беседу. С болезненной ясностью он видел теперь себя самого как бы со стороны: постоянный труд, скрупулезное внимание к деталям, вспышки блестящей интуиции… И умение использовать подходящих людей, а при необходимости без колебаний заменять одного человека другим. Кажется, Монк был верен только правосудию. Могла ли эта черта сыщика ускользнуть от Ранкорна, стоящего на его пути?

Карьера — от мальчишки из рыбацкого поселка до инспектора столичной полиции — была поистине стремительна. За двенадцать лет Монк достиг того, на что другим людям потребовалось бы два десятилетия. Монк наступал Ранкорну на пятки; в ближайшее время он явно собирался занять кресло своего начальника, а то и замахнуться еще выше.

Возможно, все теперь зависело от расследования дела Грея.

Стремительно продвигаясь по службе, Монк без сожаления оставлял позади менее одаренных коллег. Его богом была истина. Там, где законы допускали двоякое толкование или умалчивали о чем-то, он полагался на чувство справедливости. Пробегая глазами собственные старые дела, он не находил ни намека на то, что у него имелись и другие побуждения — например, сочувствие к жертвам. Его ярость была направлена не на отдельных преступников: он боролся против тех сил, что порождают нищету и преступления, против мира трущоб — царства насилия, вымогательства и проституции.

Монк восхищался незнакомцем, чья личность возникала перед ним при чтении старых уголовных дел, поражался его проницательности и профессионализму, энергии и упорству, склонял голову перед его отвагой, но полюбить его он не мог. Ни душевной теплоты, ни слабостей, ни следа простых человеческих надежд и страхов. Казалось, единственной страстью незнакомца было преследование лжи и несправедливости. Однако, судя по бесстрастным отчетам, ненавидя само зло, он был абсолютно равнодушен к жертвами злодеяний.

Почему Ивэн так рвался работать с ним? Чтобы научиться его методам работы? Монку стало стыдно от одной этой мысли. Менее всего ему хотелось бы, чтобы Ивэн стал его точной копией. Люди меняются незаметно, исподволь — капля по капле, день за днем. Неплохо было бы поделиться с Ивэном профессиональными навыками, не передавая ему при этом своих амбиций.

Ранкорна вполне можно было понять. Как еще относиться к человеку, который видит в тебе лишь препятствие? Потому он и всучил Монку это дело, которое приведет либо к провалу, либо к грандиозному скандалу, которого высшие чины полиции никогда не простят.

Монк слепо смотрел на исписанные страницы. Человек, возникавший в его воображении, был таким же схематичным, как Джосселин Грей: даже более того — Грея хотя бы любили за обаяние, умение развеселить людей, заставить их забыть на минуту о своих невзгодах.

Сам Монк не помнил о себе ничего, если не считать того внезапного просветления в Шелбурне. Но, может быть, память еще вернется к нему? Надо просто набраться терпения.

Кроме того, его тревожили мысли о женщине в церкви, миссис Лэттерли. После несчастного случая они виделись всего дважды, и тем не менее ее лицо не дает ему покоя. Почему? Может быть, он потратил на ее дело много сил и времени, часто с ней встречался? Разумеется, ничего личного — пропасть между ними слишком велика. Но если Монк посмел лелеять какие-то надежды, значит, его амбиции действительно непомерны. При мысли, что он не смог скрыть своего волнения при их последней встрече, Монка бросило в жар. Священник обратился к ней: «Миссис…» Она была в трауре. В трауре по свекру или по мужу? Он обязан загладить возникшую неловкость! Прежде всего следует выяснить, что он все-таки раскопал по этому делу, связанному, кажется, с недавней кончиной ее свекра.

Монк снова перерыл все записи, но нигде не нашел упоминаний о семье Лэттерли. Внезапно ему пришло в голову, что Ранкорн передал дело кому-то другому, пока Монк валялся в больнице. Он вполне мог так поступить, если речь шла о подозрительной смерти.

Да, но тогда почему полицейский, которому поручили расследование, ни разу не обратился ни к самой миссис Лэттерли, ни к ее мужу, если тот, разумеется, жив? Монк отложил бумаги и направился к Ранкорну. По дороге он не без удивления отметил, что за окнами совсем уже темно.

Ранкорн был еще у себя, однако собирался уходить. Поздний визит Монка не был для него неожиданностью.

— Возвращаетесь к привычному ритму? — сухо заметил он. — Неудивительно, что вы до сих пор не женаты, работа заменяет вам супругу. Не очень-то, наверное, вам уютно приходится зимними ночами, — добавил он с удовлетворением. — Что у вас?