— Решила поиграть в классики? — улыбнулся Виктор.

Но Таша подобрала трубочку, развернула ее и нарисовала на картонке вот что: две брови домиком, пышные усы и вместо шляпы раскрытая книга, а рядом — кисточка в ботах и длинной юбке. Под рисунком она написала:

В и Т вместе навсегда!

— То есть это я? — сделал брови домиком Виктор. — Ну и усищи ты мне придумала — такими любой галл гордился бы!

— Пришлось слегка преувеличить, чтобы ты понял, как я не одобряю этот ваш указ, предписывающий мужчинам скрывать губы.

— Цель этого несуществующего указа — подчеркнуть нашу мужественность на фоне вашей нежности и красоты.

— Ах, как оригинально! — фыркнула Таша и спрятала картонку в сумочку. — Виктор, давай вернемся?

— Ты не хочешь посмотреть фейерверк?

— Я выбираю роскошный десерт, который ты преподнесешь мне дома. Идем!

Сумерки потушили солнце, которое весь день исправно выдавало 30 °C в тени. Париж пах разгоряченной праздничным весельем толпой, к дымку жареных яств примешивался аромат леденцовой карамели. На улицах, украшенных гирляндами фонариков в цветах национального флага, отплясывали под звуки аккордеонов лавочники, приказчики, работяги; гремели духовые оркестры. В кафе «У Кики» отбоя не было от посетителей, а мадам Матиас не сводила влюбленного взгляда с нового гарсона, взятого в помощь Фернану.

Фредерик Даглан перегнулся через стойку:

— Три кружки пива, два бокала вина! — и, залихватски подмигнув хозяйке, умчался, ловко удерживая поднос снизу на кончиках пальцев одной руки. По пути он толкнул в спину какую-то девушку с кожей цвета кофе с молоком, отпрыгнул, сделал пируэт, заглянув ей в лицо, и поскакал дальше, не уронив подноса.

Жозетта Фату похолодела — это был тот самый мужчина, который преследовал ее два дня подряд. В следующий миг цветочницу бросило в жар, над верхней губой выступили капельки пота — вот оно, снова омерзительное ощущение опасности. Что нужно от нее этому человеку? Кто он такой? Раньше она никогда не видела его «У Кики». Что же делать?!..

Сдерживая дрожь, девушка на ослабевших ногах приблизилась к стойке.

— Боже мой, Жозетта, милочка, вам нездоровится? — забеспокоилась мадам Матиас.

— Нет-нет, просто так шумно, все веселятся…

— Это же замечательно! Глядите, как торговля идет — дым коромыслом! Вот, выпейте лимонаду, милочка, он вас взбодрит.

— Вы наняли нового гарсона? — спросила Жозетта и тут же испугалась — не выдала ли она своей паники, не говорила ли слишком быстро, не переиграла ли, изображая удивление?

— Представьте себе, это мой очень близкий друг, — шепотом сообщила мадам Матиас с многозначительной улыбкой. — Ох, вы совсем бледненькая, идите-ка на террасу, там еще есть свободное местечко под деревьями, в прохладе.

Суббота 15 июля, утро

Улочку Висконти, и без того узкую, загромоздили ломовые дроги, просевшие под тяжестью каменных блоков, которые предназначались для реставрации фасадов. Рабочие разгружали повозку у дома номер 24, где когда-то жили Жан Расин и мадемуазель Клерон. Шум стоял невообразимый. Жозеф, протолкавшись среди стройматериалов, транспортных средств и мастеровых, в сердцах вопросил:

— И надолго этот тарарам?!

— Сам-то чего надрываешься? Они ж ни бельмеса не смыслят — им главное начать, а там как пойдет, — проворчал папаша Гюше, содержатель меблированных комнат, который наблюдал за суетой, потягивая в тенечке пенистое белое вино по десять сантимов за стакан.

Жозеф, вконец измученный, зашел на кухню за кусочком хлеба и вернулся в каретный сарай, соорудив по пути из размятого мякиша затычки для ушей. Оценив эффект шумоизоляции, он мысленно возблагодарил мать, не поленившуюся сбегать в булочную перед тем как отправиться на улицу Сен-Пер готовить обед для хозяев. Самого Жозефа сегодня в книжной лавке ждали не раньше, чем к полудню. Покусывая кончик перьевой ручки — подарка Айрис, которым он очень дорожил, — молодой человек сидел за столом, проклиная судьбу, ополчившуюся на его литературный шедевр, и пытался привести мысли в порядок.

— «Фрида фон Глокеншпиль услышала скрежет и резко обернулась, выставив перед собой кондитерскую трубочку как оружие. Со стороны башни донеслись шаги. Мастиф Элевтерий оскалился. Кто же там приближается?..» — перечитал он вслух последние строчки. — Во-во, кто же там приближается — that is the question.[51]— И обескураженно замолчал.

Отбросив тетрадку с названием «Кубок Туле» на обложке, горе-сочинитель взялся за блокнот со всякой всячиной, обычно служившей ему источником вдохновения. Уголки двух последних газетных вырезок отклеились, и он пригладил их пальцем.

— Дело об убийстве Леопольда Гранжана… заколотого кинжалом двадцать первого июня… до сих пор остается загадкой… «Слияньем ладана, и амбры, и бензоя май дарит нам тропу уединенья. Дано ли эфиопу изменить цвет кожи, леопарду — избавиться от пятен на шкуре?» — прочитал Жозеф вполголоса. И перевел взгляд на вторую заметку. — «Кузен Леопардус просит друзей и клиентов месье Пьера Андрези, переплетчика с улицы Месье-ле-Пренс в Париже, присутствовать на похоронах… на кладбище в Шапели двадцать пятого мая. „Ибо май весь в цвету на луга нас зовет“». — И озадаченно забормотал: — Кузен Леопардус… леопард с пятнами на шкуре… Откуда этот звериный мотив в обоих текстах, которые никак не соотносятся друг с другом? А еще май два раза упоминается… Леопард в мае… Может, есть какая-то связь с зодиаком? Май — это Телец и Близнецы… Майский леопард. Мартовский заяц… Ничего не понимаю. Но непременно выясню!

…Редакция «Фигаро» находилась в районе Больших бульваров, на пересечении улиц Друо и Прованс, в здании из серого камня с табличкой «26». В нише над входом севильский цирюльник подставлял голубям бронзовые плечи и голову, и, судя по всему, окрестные птицы часто дарили его своим вниманием. Жозеф снял перед Фигаро шляпу, для храбрости представил себя сыщиком высокого класса и решительно направился в отдел приема телеграмм и объявлений, где томились от скуки секретари. Несмотря на небольшой горб, молодой человек был не лишен обаяния и, как правило, с первого взгляда внушал противоположному полу желание взять его под крыло. Понадеявшись на этот свой дар, он изобразил на лице глубокую скорбь и подошел к девушке за конторкой.

— Горе у меня, мадемуазель, такое горе, если б вы знали… На улице песни да пляски, народ веселится, а я… Дядюшка был мне как отец родной, и вот, представьте, умер. Но это, знаете ли, еще полбеды! Какой-то сумасшедший не нашел ничего остроумнее, как сообщить вам ложные сведения! — Жозеф выложил на конторку извещение о похоронах Пьера Андрези.

Девушка подняла голову, окинула посетителя взглядом, отметив белокурые волосы, в беспорядке падающие на лоб, бархатные глаза, в которых таилась мольба о помощи, и немедленно водрузила на свои буйные локоны форменную шляпку с атласными крылышками.