матери, или близнецов, убитых давно, – играла, стоя на возвышении в четыре сотни метров, расстоянии, на котором становится возможна экили, таинственная транспортная система астральной проекции и полета птицы. Эта группа духов удерживалась над человеческой толпой силой, находящейся за пределами знания человека (кроме дибиа и посвященных), отчего казалось, что они стоят на земле. Они топали, подпрыгивали, щелкали пальцами, играя в древнюю игру окве-ала. Их смех звучал громко и весело, отдавался глухим вкраплением древнего языка, давно потерянного среди людей. Чукву, я хотя и видел уже такое прежде, меня опять озадачил тот факт, что, несмотря на игру дюжины или около того детских духов, рынок внизу под ними работал без перебоев. Рынок продолжал кишеть торгующимися женщинами, людьми, приезжающими на машинах, ряжеными, гуляющими по этому месту под музыку уджа и звуки экве. Никто из них не осознавал, что́ находится над ними, а те, кто находился наверху, не обращали никакого внимания на тех, кто внизу.

Меня так увлекли кривляющиеся духи, что я задержался, а когда вернулся в моего хозяина, маскарад со свитой уже прошел. Из-за текучести времени в царстве духов то, что может показаться человеку часами, на самом деле длится не дольше щелчка пальцами. Вот почему к тому времени, когда я вернулся в него, он уже сидел в своем фургоне на пути в Умуахию. Из-за задержки я не смог присутствовать при всем, что делал на рынке мой хозяин, и за это я прошу у тебя прощения, Обасидинелу.

Незадолго до прибытия в Умуахию мой хозяин получил послание от Ндали, она сообщала, что этим вечером заглянет лишь ненадолго, потому что у нее экзамены на следующий день. Когда она пришла этим вечером в лабораторном халате, он смотрел «Кто хочет быть миллионером» – ее любимое телешоу, к которому она и его приобщила.

Она сняла халат, осталась в зеленой рубашке и джинсах, в которых она стала похожа на девочку-подростка.

– Я прямо из лаборатории, – сказала она. – Пожалуйста, выключи телевизор, мы должны поговорить о твоем приезде завтра в дом моих родителей.

– Телевизор? – переспросил он.

– Да, выключи его!

– Да? Не сердись, мамочка.

Он медленно поднялся, чтобы выключить телевизор, но остановился, услышав какой-то особенный звук, громкость которого все нарастала. Он замер, снова наблюдая.

– И знаешь, выйдем-ка во двор, тут душно, – предложила она.

Он последовал за ней во двор, где в воздухе стоял густой птичий запах. Они сели на скамейку, и она уже собиралась заговорить, когда увидела длинное черное перо, словно приклеенное к стене.

– Смотри-ка, Нонсо! – сказала она, и тогда он тоже увидел перо. Он отодрал его от стены, понюхал.

– Это от того дурацкого ястреба, – сказал он, покачав головой.

– А как оно попало туда?

– Не знаю.

Он смял его, перебросил через забор, его ярость закипела, подпитываемая воспоминаниями вчерашнего дня.

Она глубоко вздохнула и, заставляя себя, заговорила так, словно обдумала заранее каждое слово, словно каждое слово давно было взвешено и спланировано:

– Чинонсо Соломон Олиса, ты был великим человеком, посланным мне богом. Посмотри на меня, я прошла через ад. Ты встретил меня в худшем из мест. Ты встретил меня, когда я была на мосту. Я приехала на тот мост, потому что – почему? – потому что я устала от дурного ко мне отношения. Потому что я устала от того, что меня дурачат и обманывают. Но Господь! Он послал тебя в мою жизнь в точно назначенное время. И посмотри на меня теперь. – Она раскинула руки, чтобы он лучше увидел ее. – Посмотри на меня, посмотри, как я изменилась. Если бы кто-нибудь сказал мне или даже моей матери, что ее дочь будет работать птичницей, прикасаться к курицам на ферме, кто бы в это поверил? Никто. Нонсо, ты даже не знаешь, кто я и откуда.

Она словно улыбалась, но он видел, что это не улыбка. Просто ее лицо делало что-то такое, что помогало скрыть трудные эмоции, кипевшие в ней.

– Так что я говорю? Почему я говорю так? Я говорю, что моя семья – мои мать, и отец, и даже мой брат – может не принять тебя. Я знаю, это трудно понять, Нонсо, но дело в том, что мой отец – вождь. Онье Нзе. Они скажут, что фермер для меня не годится. Вот так оно и есть – они именно это скажут…

Эгбуну, мой хозяин слушал, а она повторяла одно и то же снова и снова, чтобы попытаться нейтрализовать воздействие сказанного. Его потрясли ее слова, потому что он боялся таких дел. Он уже подмечал знаки. Он видел их в тот день в часовом магазине на Финбаррс-стрит, когда она сказала, что родилась в другой стране, «в Соединенном Королевстве». Ее родители и ее старший брат учились там, и только она одна решила получить образование в Нигерии. «Но, – добавила она, – я буду защищать степень магистра за границей». Он вспомнил и другой случай. Они ехали по старой части города, попали в штормовой ветер, который налетел на город, она тогда спросила у него, учился ли он в университете. Его поразил ее вопрос, его сердце забилось быстрее. «Нет», – ответил он словно мертвым языком. Но Ндали только сказала в ответ: «Да, я понимаю». Он вспомнил, как потом она показала куда-то за многоэтажные дома, стоящие один к другому вдоль дороги вокруг Комплекса Агуийи-Иронси[36], над одним из которых торчал новый уличный фонарь на солнечной батарее, и сказала: «Мы живем где-то там, среди этих зданий».

– Я не хочу тебя напугать, – сказала она сейчас. – Никто не может решать, за кого мне выходить замуж. Я решаю сама. И я уже не ребенок.

Он кивнул.

– Обим, игхо та го?[37] – спросила она, наклонив голову, выражение ее лица словно застыло на перепутье между улыбкой и слезами.

– Я понимаю, мамочка, – ответил он на языке Белого Человека, удивленный ее переходом на язык старых отцов.

Хотя он и слышал, как она говорит на этом языке по телефону с родителями, с ним она почти всегда говорила по-английски. Она сказала, что не любит говорить на игбо, разве что с родителями, потому что она прожила несколько лет за границей и не считала, что владеет игбо свободно.

– Да’алу[38], – сказала она и поцеловала его в щеку. Потом поднялась и вышла в кухню.

Потом, когда они ели, она спросила:

– Нонсо, ты и вправду любишь меня? – Он начал было отвечать, но она прервала его: – Иначе зачем бы тебе хотеть жениться на мне? – Он пробормотал