Ее заменил второй ассистент, операция началась с опозданием, кстати, больной оказался не то киргизом, не то корейцем. Все прошло хорошо. Дору перевели в другое отделение, но не наказали. Директор, Егоров Борис Григорьевич, сокращенно Б.Г., абсолютно русский интеллигент, антисемитов не жаловал, брезговал. Коллектив размежевался — часть стала на сторону «почвенника» (в основном партбюро и подпевалы), другая — на ее сторону — абсолютное большинство. Смелых уважают. Да и директор негласно был на ее стороне. А это решающая сила в любом коллективе.

Она ценила прямоту и справедливость. Однажды на ее дежурстве произошел такой случай. Дора была старшей дежурной, а вторым хирургом новый парнишка, недавно пришедший из общей хирургической клиники. Сейчас он даже академик, учебники пишет, руководит диагностической службой всего института. А тогда был молодой и рьяный. И, главное, умел довольно много — и полостные операции знал, и первую хирургическую помощь в серьезных ситуациях мог оказать. Продвинутый доктор и по молодости лет бесстрашный. Еще не нарывался по-настоящему на неприятности.

И вот глубокой ночью его зовут в детское отделение. Так полагается — сначала вызывают третьего дежурного, невропатолога (я в этом качестве частенько дежурил), тот кличет второго хирурга, а уж если оба не справляются — то первого. Так заведено.

А здесь невропатолог был занят у другого тяжелого больного, и опытные сестры сразу вызвали нашего шустрого доктора! Он по бодрому духу и рвению даже прикорнуть не успел, не ложился, и сразу побежал. А тут — ЧП. Да настоящее: у ребенка остановка дыхания и сердечной деятельности. Клиническая смерть. Дело почти безнадежное. Ребенок с гидроцефалией (водянка мозга), только-только готовили к операции. И не дождался.

Но молодой хирург не сдался, а решил побороться. Ввел ребенка в рауш-наркоз, раскрыл грудную клетку и прямым массажем «запустил» сердце. Потом подсоединил дыхательный аппарат. Малыш ожил и вполне оклемался. Он потом вполне благополучно дождался операции и выписался из клиники с улучшением. Так что все действия врача были обоснованы и дали отличный результат. Молодец, да и только!

Но! Но, но, но — он не поставил в известность старшего дежурного, даже не разбудил его. Этой вольности Дора Яковлевна не перенесла и на утренней общей пятиминутке «вломила» младшему напрямик по первое число. А потом его вызвал директор Б.Г., отругал за лихость и вдруг поставил под сомнение возможность поступления доктора в аспирантуру — предмет его честолюбивых планов. Возражений и оправданий не слушал, покрутил в огромной хирургической ручище граненые остро заточенные карандаши (такая у него была привычка), послушал их цоканье и сказал: «Идите, я вас не задерживаю», — таким тоном, что было ясно между строк: «Пошел вон!»

Это было несправедливо. И находившаяся поблизости от дирекции Дора Яковлевна, как конь при звуках боевой трубы, раздула ноздри и рванулась поверх криков секретарши в директорский кабинет. Как она там защищала провинившегося — неизвестно, вышла вся багровая, пылающая и гордо удалилась. Но инициативного и смелого доктора взяли-таки в аспирантуру, и он стал тем, кем стал — известным медицинским деятелем и даже лауреатом разных почетных премий. Оправдал надежды. И это было справедливо.

С годами у Доры Яковлевны стало падать зрение, она реже оперировала, однако старалась обучать молодых всем тонкостям сложной профессии, учила тщательности и аккуратности. Запомнилась ее знаменитая фраза: «Маратик, соси, соси тщательно, черт побери, вдумчиво соси, обходи опасные места», — это она так обучала манипулировать вакуум-отсосом. Можно представить веселье молодых тридцатилетних жеребцов, получавших такие инструкции.

Ей пришлось оставить хирургию — зрение ухудшалось катастрофически. Что-то с сосудами сетчатки и глазного дна. Она ушла из института, но не могла праздно проводить время. Устроилась туристическим гидом — возила по Москве экскурсии. Ей нравились парковые зоны — Кусково, Архангельское, Останкино. Говорили, что ее экскурсии были увлекательны.

Однако слепота неумолимо надвигалась. Она оперировалась в федоровском институте, но без успеха. Очень расстраивалась от бездушия и механического подхода тамошних врачей. «Часы, и то починяют с большим вниманием и состраданием», — жаловалась она подругам. Подруги были тоже старые, фронтовые, понимали, что тяжелая молодость, контузии (она дважды лежала в госпиталях еще в военное время), напряженное всматривание в глубину операционной раны постепенно доконали ее глаза.

Дора Яковлевна с этим смириться не могла. Перестала есть, прекратила все контакты. И… тихо умерла. Скромная однокомнатная квартирка осталась безымянному племяннику. Я часто вспоминаю Дору. Достойный человек!

Середина восьмидесятых годов. Привычно живем в СССР. Пока еще. Страной руководят мудрые гуру. Вернее, руководят их помощники и «аппарат» ЦК, но портреты висят именно этих старцев. Очень омоложенные портреты. На них члены Политбюро и кандидаты в члены выглядят крепкими мужчинами средних лет с проницательными глазами-буравчиками, неулыбчивыми сжатыми ртами и аккуратными прическами. Без родинок, бородавок и коричневых стариковских пятен. Образцы для подражания. Такими они себя видели и в жизни. Помню одного из них. По телевизору. Он стоит боком на трибуне Мавзолея, что-то строго выговаривает младшему кандидату в члены (тоже старому и помятому), энергично натягивает кожаные щегольские перчатки, резко вколачивая ребром другой руки межпальцевые промежутки. Деловой человек. Камера оператора крупно показывает сей важнейший процесс.

Про этого грозного и спесивого члена появлялась и другая информация. У меня на приеме была больная — приезжая из маленького украинского городка. Откуда родом и был этот бонза. Она — дальняя его родственница. Но очень дальняя. Потому и попала ко мне, а не в Кремлевку. Перед этим побывала в доме сановника. Это было согласовано еще на Украине — в местном ЦК. С вокзала ее с дочкой доставили в Барвиху, на госдачу. Поселили в гостевом домике. Кормили, поили. На третий-день (sic!) дали аудиенцию. В большом зале, обставленном казенной мебелью из карельской березы, ждали почти час его выхода. Он вышел на галерею с женой и тоже дочкой, милостиво наклонился к родичам и спросил: как живет народ на Украине? Они отвечали, что замечательно, всего полно и птицы по утрам поют в садах. Отвечали, задрав подбородки вверх. Галерея располагалась высоко. «А что же птицы по вечерам не поют?» — пошутил сиятельный родич. «А по вечерам мы рано ложимся спать — умотаемся за день на работе и света нет, часто выключают». — «А, — сказал родич, — временные трудности».

На этом аудиенция закончилась. Член поблагодарил их за приезд, сказал, что он очень занят делами и что его помощники о них позаботятся. Помахал крепкой еще рукой и скрылся за стеклянной дверью. Семья размылась в боковые проходы. Так было задумано. Им выдали царские подарки: перекидной календарь с цветами и Кремлем, запонки в красивой бархатной коробочке и набор авторучек, одна из которых, как оказалось, немного протекала. Набор традиционный, хотя мужчин в их семье не было. У меня «оттуда» был знакомый массажист, простой молчаливый парень. В ковбойке. Ему к памятным датам обязательно дарили почему-то японские запонки и держатель для галстука. К Первому мая и Седьмому ноября. Обязательно. Отказываться было нельзя. Один раз попробовал — сделали втык. Ритуал такой.