— Что пленник, товарищ старший лейтенант? — спросил я. — Правда немец или прикидывается им? Сейчас много желающих кем-нибудь прикинуться.

— Похоже, настоящий немец. Гюнтер Сомме. В России никогда не жил. Я подумал, что из наших немцев, откуда-нибудь из Казахстана или Таджикистана, но он уверяет, что российских корней у него нет. Говорит, что взрывные устройства готовил сам Рифатов, другие это делать не умеют, а его эмир послал только устройство поставить. Обычно он всегда сам ставит, а в этот раз Такыр на переговоры отправился и Гюнтера послал. Думаю, врет, но мы проверим. У тебя аэрозольный пакет или у Скворечни?

— У меня.

— Достань третий номер.

Я снял с плеч рюкзак и на ощупь нашел упаковку с аэрозольным комплектом «Expray»[7]. Баллон под номером три был объемом чуть больше первого и второго, и определить его можно было без труда, даже без фонаря.

— Есть.

— Подсвети.

Я поставил регулятор фонаря на минимальное освещение и включил. Старший лейтенант вырвал из своего блокнота чистый лист бумаги и протер им руки немца, после этого подставил лист мне под струю из аэрозольного баллончика. Бумага сразу приобрела ядовито-розовый цвет.

— Много со взрывчаткой работал. И взрывчатку сам делал, похоже, — сказал Тицианов и махнул рукой, требуя выключить фонарь.

Я выключил. В это время ухнул гранатомет. На мгновение появился яркий красный свет где-то вверху, на третьем этаже. Похоже, кумулятивная граната насквозь прожгла стену. Удивляться этому не стоило, если она прожигает даже танковую броню. Загрохотали по настилу упавшие камни.

— Пленник ценный. Наемник из Германии — это уже аргумент в большой политике. Его беречь нужно. Дай бинокль. Пойду наверх, тоже пострелять хочется. Надо подавить их гранатометчиков. И ты Василию компанию составь.

— А этот, ценный, не смотается? — кивнул я в темноте на пленника, словно Тицианов мог видеть мой кивок. — Он же на челюстях ходить не умеет. Может, ноги ему связать покрепче? У меня непочатый моток скотча есть.

— Я ему уже шнурки на башмаках связал. Такими узлами, что сам развязать не смогу. Шнурки мокрые — при самом большом желании не развязать. Подсвети-ка мне…

Я направил слабый луч на лестницу и сам поднялся за старшим лейтенантом. Подъем на третий этаж он освещал себе сам…

* * *

— Три «лягушки», одна за другой. Прямой наводкой. Мой выстрел первый! — скомандовал сверху старший лейтенант.

Мы зарядили «подствольники», приготовились. Стрельба, при которой гранаты из нескольких стволов посылаются не единым залпом, а одна за другой, рассчитана на психологическую неустойчивость неопытного противника. Неопытный противник после первого разрыва начинает метаться и искать себе новое убежище. В это время его и настигают осколки от второй гранаты. Точно так же действует и третья. А мы уже видели, как метались бандиты после разрыва наших гранат, даже когда первая граната, отправленная Тициановым навесом, разорвалась слишком далеко от бандитов. Но нервы у них не выдержали. Они стали перемещаться. И, наверное, уже поняли, что стреляем мы «лягушками». А это, как правило, создает порой настоящую панику, потому что осколки «лягушки» в состоянии поразить даже спрятавшегося в окопе человека.

— Константин, подсвети на пару секунд зеленым…

Я сменил фильтр света и на короткий отрезок времени включил тактический фонарь. Сам, впрочем, не высовываясь. Пулеметная очередь застучала по стене сразу, и даже в окно залетело несколько пуль, но окно было высокое, и пули летели на добрых полметра выше наших с младшим сержантом голов. А пробить стену изнутри они могли не лучше, чем снаружи. Но внимание от окна третьего этажа я отвлек, и командир взвода успел выстрелить из «подствольника». Пулеметная и автоматная стрельба с той стороны сразу прекратилась. Через три секунды послал свою гранату уже Скворечня. Выждав свои три секунды, и я сделал то же самое, хорошо помня расположение боевиков во время подсветки.

— Сдается мне, мы двоих положили, — громко известил старший лейтенант. — Над одним кто-то колдует. Рукой махнул. Значит, точно двоих. И осталось у нас противников…

— Четыре с половиной человека, — констатировал я.

— Четыре, — поправил командир взвода. — Мы раненого добили.

— Можно выходить в рукопашную, — сказал младший сержант. — Тогда точно пленных хватит.

— Рифатов на рукопашку не согласится, — предположил я. — Он не боец, он клоун. Рыжий… Злой клоун, коверный, которого выгнали с ковра…

Я снова посветил тактическим фонарем. Только уже сменил фильтр подсветки на красный, раздражающий нервную систему и создающий общее гнетущее состояние, особенно у тех, кому и без того приходится скверно. Никто не стрелял навстречу свету. Бандиты попрятались, как под землю ушли, и старались не высовываться. Однако лежать так, затаившись, им явно невыгодно. Игра уже идет, и счет не в их пользу. Там, пролеживая бока, они не только чего-то достигнуть не сумеют, они сами не смогут уйти, потому что мы расстреляем их, как только они поднимутся.

— Товарищ старший лейтенант, — спросил я не ехидства ради, а только для перенятия чужого боевого опыта. — А что бы вы в положении Рифатова могли предпринять?

— Я бы предпочел не оказываться в таком положении, — строго сказал Тицианов.

Значит, и командир взвода не может предположить, что предпримет клоун. А у того не хватало мозгов и таланта на какой-то оригинальный ход, способный поставить в затруднительное положение уже нас.

— Значит, он ничего предпринять не может? — настаивал я на своем вопросе, то есть на более подробном толковании ответа на него.

Я поднял голову, чтобы, если возможно, видеть старшего лейтенанта, хотя видеть его в темноте, конечно, не мог, и потому момент прозевал. Но не прозевал его Скворечня. Две короткие автоматные очереди ударили резко и хлестко, и зазвенели гильзы, отлетая в сторону и ударяясь о стену.

— Трое осталось, — продолжал вести счет противникам Тицианов. — Гранатометчика положили. Кажется, у них гранатометчиков не осталось. Молодец, Скворечня!..