Она кивает и пожимает плечами, ее глаза не отрываются от глаз Стрикланда, и это почти пугающе. Он ненавидит это… и ему это почти нравится, он отводит взгляд в сторону – это необычно – на ее розовую туфлю, висящую в воздухе.

Боль врывается в руку, точно орда варваров, он стискивает зубы и тянется к пакетику с леденцами. Но почему-то открывает один из ящиков стола и видит пузырек обезболивающего, что поблескивает белым среди черных, остро заточенных карандашей. Пот струится из пор у него на лбу, и он удерживается, не вытирает его – вытирание пота вовсе не доминантный жест.

– Это первое, – говорит он. – Второе – это Ф-1.

Негритянка открывает рот, но Стрикланд хлопает ладонью по столу, не давая ей вставить и слова.

– Я знаю, – продолжает он. – Вы подписали бумаги. Я знаю все это дерьмо. Ясно? Только мне плевать. Моя работа – чтобы вы поняли все значение ваших подписей. Четырнадцать лет здесь, да? Прекрасно. Возможно, в следующем году получите торт. Четырнадцать лет, и знаете, что я думаю? Это достаточный срок, чтобы чуток облениться. Так, мистер Флеминг сказал вам, чтобы вы не убирали Ф-1 без его приказов. Это дерьмо. Вы не повинуетесь ему, вы больше не имеете дела с мистером Флемингом, вы имеете дело со мной. А кого я представляю? Правительство США. И нам не нужны проблемы. Никакие. Понятно?

Одна нога Элизы соскальзывает с другой – прекрасный жест, знак подчинения. Только ему почему-то жаль, что он больше не видит ее туфлю. Звонит телефон. Наполненный кислотой шар за виском лопается от шума, ядовитая жидкость заполняет левую руку до самого обручального кольца в ладони.

Он сгибает пальцы, надеясь усмирить боль.

– Позвольте мне закончить. Вы можете увидеть разные вещи. Это неизбежно.

Он тоже видит кое-что, нитки, потеки алого, заполняющие поле его зрения. Красный – цвет того телефона, что прыгает на столе. Вашингтон. Может, генерал Хойт. Ему нужно ко всем чертям вышвырнуть этих девок прочь из офиса.

Непобежденное, поднимается из болот его состязание с Deus Brânquia, встает из трясины, из черных глубин отчаяния. Красный телефон, алая кровь, алая луна Амазонки.

– И последнее, что я хочу сказать, так что слушайте, просто слушайте меня, и все. Не нужно быть гением, чтобы догадаться: в Ф-1 мы имеем дело с живым существом. Только это не имеет значения. Совершенно никакого. Это все, что вам нужно знать. Все. Эта штуковина может стоять на двух ногах, но мы единственные, кто создан по образу и подобию Бога. Мы единственные. Не так ли, Далила?

Никчемная женщина способна только на шепот:

– Я не знаю, как выглядит Бог, сэр.

Боль в данный момент абсолютна, он осознает все до единого нервные окончания. Это словно весь свет внутри тела оказался выключен… ничего, он примет обезболивающее, все равно пузырек уже в руке, он ответит на красный телефон, когда рот его будет полон разжеванными таблетками.

Лекарства, произведенные на фабриках, употребляют цивилизованные люди.

Он – цивилизованный человек. Или будет таким. Очень скоро.

Звонок может быть проверкой, касаться некоторых решений по поводу Образца. Или это сообщение о том, что ему нужно больше контроля.

Он открывает пузырек с обезболивающим.

– Бог выглядит человекоподобным, Далила. Выглядит как я, выглядит как ты, – Стрикланд кивает в сторону двери, намекая, что женщинам пора. – Хотя будем честными. Он немного больше похож на меня.

23

Сны Элизы стали более четкими.

Она лежит на спине, ощущая под собой речное дно, все вокруг кажется изумрудным. Резким движением она вытаскивает пальцы ног из-под заросших мхом камней, скользит через ласкающие ее тело травы, отталкивается от мягких, как бархат, стволов затонувших деревьев.

Возвращение в обычный мир происходит постепенно.

Зазвеневший таймер для яиц – словно медленное сальто в холодной воде, сами яйца напоминают маленькие луны, туфли на стене проносятся мимо будто косяк неуклюжих рыбин, и наброшенное на кровать покрывало выглядит точно большой скат.

Два человеческих пальца вплывают в поле ее зрения, и Элиза наконец просыпается. Многое в Ричарде Стрикланде тревожит Элизу, но его пальцы посещают ее в кошмарах. Несколько дней с подобными снами, и только затем на нее подобно дождю нисходит понимание.

Она использует собственные пальцы для взаимодействия с миром, и поэтому она страшно испугана, встретившись с человеком, который может потерять собственные пальцы. Она воображает эквивалент потери для говорящего человека, и это ужасно: зубы Стрикланда вываливаются через разорванные губы, и он лишается возможности произносить слова, рождать звуки, обсуждать то, что он хочет сделать.

У Элизы тоже имеются темы, которые она не собирается обсуждать.

Это вторая половина ночи, когда она и Зельда работают в разных частях «Оккама». Она прижимает ухо к холодной как лед двери Ф-1, задерживает дыхание и прислушивается. Голоса хорошо разносятся по лаборатории, но сегодня внутри тишина. Элиза оглядывается на тележку, припаркованную у входа в другое помещение на полпути к холлу – на тот случай, если Зельда освободится пораньше и решит присоединиться, и придется ввести ее в заблуждение.

Элиза ощущает себя голой, когда в руках у нее ничего нет, почти ничего, только пропуск и пакет из коричневой бумаги.

Она вставляет пропуск в щель замка и желает, чтобы тот клацнул как можно тише. Одна из постоянных «Оккама» – яркий свет, лампы не выключаются, так что Элиза никогда не бывала здесь в приватной обстановке, и затемнение, царящее внутри Ф-1, столь же скандально, как открытый огонь.

Элиза прижимается спиной к двери и борется с затопившей ее волной паники. Точно, мрак – часть замысла, вон аварийное освещение, тусклые лампы, расположенные на потолке там, где он сходится со стенами, испускают слабое медовое свечение.

Достаточно, чтобы видеть, куда идешь.

Но есть еще звуки, и они примораживают Элизу к двери:

– Риик-риик… чака-кук… цу-цу-цу, фоонк, хи-хи-хи-хи… траб-траб, куру-куру… зиииии-ииии… хик-рик… хик-рик… лаг-лаг-лаг… фьююю…

Элиза провела всю жизнь в большом городе, но она узнает звуки природы, которым не место в этом бетонном бункере. Они переливаются в пустоте огромной лаборатории, наполняют каждый стол, кресло и шкафчик хищной, животной угрозой. Монстры прячутся где-то здесь.

Разум Элизы сражается со страхом.

Птичьи трели и лягушачьи рулады доносятся из одного-единственного источника. Это записи, и в этом плане все мало отличается от сеанса в «Аркейд синема» – приглушенный свет, долетающие из колонок звуки.

Кто-то из ученых «Оккама» продумал то, что Джайлс мог бы назвать мизансценой, атмосферу, внутри которой разворачиваются фантазии. Она полагает, что Хоффстетлер. Если кто-то в этом здании имеет достаточно эмпатии для подобной творческой работы, то это несомненно он.