Герцог увидел вокруг себя Ральфа Баннастера, отца Мартина, барона Майсгрейва. Он глядел на них со слабым изумлением, а когда попытался заговорить, ему удалось лишь слабо застонать от нахлынувшей боли. Вопили истерзанные мышцы ноги от голени до бедра, тупо ломило руку, лицо жгло, словно адским огнем. И тут он осознал, что глядит на окружающих лишь одним глазом. Это так его напугало, что он все же разомкнул запекшиеся губы и спросил, что случилось с его лицом.

– Все не так страшно, ваша светлость, – мягко отвечала баронесса. – Зверь ободрал вам щеку, и это всего лишь повязка. Глаза не пострадали.

Он явственно вспомнил ржавый оскал, гнилой запах волчьей пасти и скрежет зубов по кости. Видимо, он все же не позволил волчице добраться до горла, и клыки зацепили щеку. Ему захотелось узнать, насколько он обезображен, но он счел за лучшее промолчать.

Баронесса поднесла к его губам чашу, и Генри стал пить. Сладковатое питье – он узнал его, это маковый отвар. Пусть. Сейчас ему было так плохо, что он согласен спать. Забыться, надолго погрузиться в небытие…

Когда герцог проснулся, Анна по-прежнему была рядом. В узкое окошко сочился белесый дневной свет. Она сидела на складном стуле у окна с вышиванием на коленях. Герцог не отводил взгляда, любуясь гибкой шеей, нежным профилем, точеным подбородком, неторопливыми движениями рук.

Сама женственность… Но он помнил это лицо и в ту минуту, когда баронесса стояла над мертвой волчицей, сжимая окровавленный кинжал: в раскосых глазах свирепый блеск, побелевшие, решительно сжатые губы… Она убила эту тварь, она спасла его от неминуемой смерти… Генри помнил, как мечтал отличиться, в одиночку разделавшись с волчицей, как надеялся спасти и саму Анну Майсгрейв, тем самым возвысившись в ее глазах. И тем не менее теперь он – рыцарь, лорд и закаленный воин – обязан жизнью этой хрупкой молодой женщине. Ему стало так скверно, что он не сдержал невольного стона.

Анна тотчас оказалась рядом.

– Что, все еще мучает боль?

Он помолчал, прислушиваясь к себе. Больше всего удручала слабость. Но и боль давала о себе знать. Щека все еще горела, однако рука была натуго перевязана, такая же прочная и надежная повязка охватывала ногу почти до бедра. В ней уже не ощущалось резкой боли.

– Я долго спал? – спросил герцог.

– Да. Я напоила вас снотворным снадобьем, и вы проспали со вчерашнего полудня до рассвета. Это и хорошо, ибо вы ничего не чувствовали. Отцу Мартину было легко делать свое дело.

Генри поглядел на светлое окно за ее спиной.

– Послезавтра Сретение. Вас будут ждать в Олнвике.

– Нет, милорд. И речи быть не может о поездке, пока вы в таком опасном состоянии. У вас сломана рука, а также раскроены до кости мышцы лица. Волчьи и собачьи укусы опасны и плохо заживают, но мы с отцом Мартином промыли раны настоем белладонны и зверобоя, а затем наложили швы и повязку с целебным бальзамом. Теперь все будет хорошо. Отец Мартин даже полагает, что после того, как вы спокойно провели ночь, не выказав ни единого признака лихорадки, раны не воспалятся. Что же касается лица, то я сделала все возможное, и надеюсь, рубцы не будут слишком заметны.

Анна улыбнулась.

– Отметины, полученные в бою и на охоте, лишь красят воина. Главное, что эта тварь не задела глаза и вы, как и прежде, останетесь самым блистательным рыцарем при дворе короля.

Самым блистательным! Генри подавил раздражение. Эта женщина, поначалу пренебрегшая его вниманием, а сейчас ходившая за ним, как за младенцем, говорит о мужской красоте!

Он прикрыл глаза.

– Если дела так хороши, как вы говорите, то, полагаю, вам стоит отправиться в Олнвик без меня.

– Возможно ли это, милорд?

– Вы ведь сами утверждаете, что все обойдется. И я все еще помню, как вам не терпелось поехать. Вам и вашему супругу не следует огорчать графа Нортумберлендского своим отсутствием. Надеюсь, своего капеллана вы оставляете, вот он и приглядит за вечно попадающим впросак беднягой Генри Стаффордом.

Он видел, как баронесса оживилась. Чему же удивляться? Красивая женщина, желающая побывать на празднике у влиятельного лорда. Наверняка ей не часто доводится оказаться в таком обществе, где ее очарование и ум могут явить себя в полном блеске.

Ближе к вечеру герцога посетил барон Майсгрейв. Он сообщил Бэкингему, что его люди в роковой день охоты повсюду искали баронессу, но, обнаружив следы герцога, поняли, что леди Анна уже не в одиночестве. Когда же они натолкнулись на нее, застывшую над двумя телами – герцога и мертвого хищника, баронесса несколько минут не могла произнести ни слова.

– Ваша супруга, барон, спасла мне жизнь. Как и вы в свое время… Здесь я обрел своих ангелов-хранителей, и, если останусь жив, я найду средство отблагодарить вас.

Глаза Майсгрейва холодно блеснули, но он словно пропустил мимо ушей сказанное. Анна говорила ему, что заметила, как старая волчица прыгнула на герцога со скалы, как рухнул его конь, подмяв хозяина, и как затем хищница метнулась под откос и попыталась напасть, в то время как Анна, отчаявшись воспользоваться арбалетом, взбежала наверх и всадила нож под лопатку зверя. Теперь Майсгрейв рассказал об этом герцогу.

Генри опустил веки, слушая его. В этот миг он вспоминал, как легко барон разделался с могучим вожаком стаи, и чувствовал себя слабым и немощным. «Они поистине прекрасная пара и созданы Господом друг для друга. Отчего же я по-прежнему полон грез о прекрасной леди Анне? Я хотел бы заставить себя не думать о ней, но сердце непроизвольно начинает биться, едва я слышу шелест ее платья!»

Майсгрейв заговорил о поездке. Они с баронессой собираются гостить в Олнвике неделю, а может, и более – до начала великого поста.

Бэкингем слабо кивал, слушая его.

– Я слышал, Генри Перси большой любитель шумных пиров и празднеств в рождественские дни. Но из-за моей злосчастной персоны вы не смогли там присутствовать. Так пусть же теперь ваша супруга хоть немного развлечется, ведь жизнь в отдаленном поместье не слишком разнообразна…

Супруги отбыли на другой день на рассвете. Генри слышал веселый гомон во дворе замка – барона сопровождал большой отряд, как и полагалось северному тану[20]в этих суровых землях. И снова Генри почувствовал себя заброшенным и одиноким, как и в самом начале своего пребывания в Нейуорте, когда новогодний праздник, Богоявление и Крещение следовали одно за другим и обитатели замка поднимали чаши и веселились, а он цедил потогонные отвары, мечтая о глотке прохладного эля.

Когда шум отъезжающего отряда затих и Генри стал было задремывать, в покое появилась зареванная Кэтрин Майсгрейв и уселась на краю его ложа, шмыгая носом.

– Давай, рассказывай, – велел герцог.

С маленькой дочерью Майсгрейвов у него установились совершенно приятельские отношения. Девочка повсюду бегала за ним, и он этому не противился, как бы Кэтрин ни донимала его своими расспросами. Он всегда был терпелив и весел с нею.