Пламя выплеснулось из-под низких крыш дровяных складов, разлилось вокруг, жадно облизывая соседние постройки и камни внутреннего двора. До Иегуды донесся тысячеголосый крик – ярости или ужаса, было не разобрать.

«Откуда ты знал? – спросил Иегуда несуществующего собеседника, чувствуя, как сердце его замирает при виде гибнущей святыни. – Ты же ничего не мог знать! Ты же умер, когда в Риме еще правил Тиберий, и Иудея лежала перед ним покорная, как смирившаяся с насилием наложница! Так откуда? Кто нашептал тебе? Ведь когда я спросил, что означают твои слова, ты просто прикоснулся пальцами к моему лбу и сказал, что и воздвигнется и разрушится святыня лишь у меня в душе. Что храм мы носим внутри себя, и это самый главный храм на белом свете. Неужели ты, как и пророки древности, учеником которых ты себя считал, умеешь заглядывать за пропасть будущих лет?»

Когда запылали потолочные балки пристройки, сделанные из привезенного сюда Иродом ливанского кедра, ушей старика донесся гортанный выдох – словно многие тысячи людей одновременно выпустили из себя воздух, перед тем задержав дыхание. Или это древний Храм застонал, как умирающий человек?

«Рухнет храм старой веры… – повторил Иегуда, невольно начиная раскачиваться. Пламя плясало в его глазах, начиная свою праздничную трапезу. – И воздвигнется храм веры новой. Рухнет храм…»

Мир лопнул напополам, словно переспевший плод, и ему уже никогда не стать прежним, даже когда истают годы скорби. Никогда.

За падением крыши Храма старик наблюдал со стен Верхнего города.

Израиль, наши дни. Иудейская пустыня неподалеку от Мертвого моря

Дядя Рувим шагнул на освещенное место из-за валуна, расположенного буквально в десяти шагах от места схватки – просто вышел из тени на свет.

– Еще не хватало, чтобы родной племянник с перепугу нашпиговал меня свинцом!

Он смотрелся совсем не таким бодрячком, каким был сутки назад, перед самым началом странных событий на Мецаде, но Шагровский с Арин в любом случае выглядели куда хуже.

– Да ну же! Ребята! Это я!

Арин сделала несколько нерешительных шагов вперед, сунула Валентину в руки автомат, а потом бросилась профессору на шею, обнимая его здоровой рукой – она едва не плакала от счастья.

Дядя Рувим обнял племянника, похлопал по плечу и заглянул в глаза, внимательно посмотрел, выискивая там что-то, известное ему одному.

– Держишься? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал он. – Молодец. Наследственность.

– С удовольствием поплакал бы, – попытался съязвить Шагровский неуверенно, – да времени нет.

И тут же уселся на камни, почти упал, не оглянувшись. Ноги стали ватными. Усталость навалилась ему на плечи бетонной плитой. Такое бывает после адреналинового всплеска, когда чувствуешь, что рядом появился кто-то способный помочь.

– Не ной, – сказал Рувим серьезно. – Раз времени у нас особо нет, то давайте собираться. Рассвет через час с небольшим. До восхода я бы хотел быть как можно дальше отсюда. Как я понимаю, это ты убил тех двоих на Змеиной тропе?

– Так получилось…

– Значит, я могу тебя поблагодарить за то, что спас мою шкуру…

– А я тебя… – сказал Валентин. – Если бы не твой бросок…

– Тем лучше, считаем, что пока квиты. Ничего, Арин… Ничего…

Он отстранился и погладил девушку по пыльным волосам.

– Я понимаю, как все это тяжело, но… Будем надеяться, что мы спаслись не одни.

Шагровский посмотрел на лицо дяди Рувима и понял, что тот сам себе не очень верит. В ту ночь спастись можно было только случайно, а случайностей, как известно, много не бывает, в противном случае они бы назывались иначе.

– Впечатлениями поделимся позже. Арин, осмотри вездеходы. У них есть что-то типа багажников. Посмотри, что есть полезного. Вода, аптечка, еда… А мы с Валентином пока поговорим с одним из наших милых друзей…

Интонация у профессора Каца изменилась. И Шагровский вдруг понял, что тот человек, с которым он прожил бок о бок несколько недель в лагере экспедиции, автор нежных писем, увлекательных книг, известный ученый, страстный популяризатор археологии, и этот крепкий старик – совершенно разные люди.

Проходя мимо неподвижного тела, дядя ловким движением выдернул из горла убитого свой нож с обрезиненной рукоятью и наклонился над раненым, которому камень Арин разбил грудину.

Раненый оказался молодым парнем. Шагровский не дал бы ему и двадцати пяти лет. Ну вылитый аспирант – таких на любой кафедре на рубль – пучок. Правда, глаза у него были не аспирантские, совсем не аспирантские. Впрочем, у профессора Каца, настоящего профессора, тут уж сомнений не было, глаза сейчас тоже были совсем не профессорские.

– Говоришь на хибру? – спросил дядя Рувим на иврите.

Раненый молчал, все так же надсадно дыша. На его тонких губах вскипала кровь, черная в лунном свете.

– Английский? – переспросил профессор. – Русский? Французский?

Противник молчал.

Рувим Кац пожал плечами и без размаха вонзил нож в подключичную впадину лежащего. Глаза парня не просто расширились, они вылезли из орбит.

– Держи ему ноги! – приказал дядя.

При всем посредственном знании человеческой анатомии Шагровский понял, что лезвие проникло в нервный центр. Не отводя взгляда от искаженного болью лица, профессор повернул нож в ране. Туда, а потом обратно.

Раненый закричал, и от крика из его открытого рта полетели темные брызги. Он попытался двумя руками оттолкнуть руку дяди Рувима, но тот навалился на рукоять всем весом, и парень бессильно засучил ногами, а через секунду начал скулить, как ушибленный щенок.

– Английский? Русский? Немецкий? – дружелюбно повторил профессор.

Но от этого дружелюбного тона у Шагровского пошел мороз по коже.

– Я говорю по-английски, – прохрипел раненый. – Я. Говорю. По-английски.

– Уже лучше… Имя?

– Артур. Артур Киннер.

– Кто тебя послал?

– Я не знаю.

Нож с хрустом провернулся в ране.

Парень заорал так, что крики умирающего, зажатого обломками квадроцикла преследователя показались тихими стонами. Шагровский краем глаза увидел, что Арин, обыскивающая вездеходы, смотрит на них с нескрываемым ужасом.

– Кто тебя послал?

– Я не знаю… – простонал-проплакал раненый. – Я не знаю, не знаю… Меня нанимают, меня просто нанимают! Я не знаю кто! Это же правило! Никто не знает нанимателя…

Из-под рукояти ножа плюхнуло кровью.

– Сколько человек в группе?

На этот раз ответ последовал незамедлительно.

– В пустыне две группы по шесть человек!