Обвинения в религиозной нетерпимости также несправедливы. Тимур использовал ислам главным образом как инструмент завоевания престижа и придания законности своим действиям. А упрека в ограниченности ему не бросил ни один из критиков, даже такой пристрастный, как Арабшах. Тимур был политиком до мозга костей. В эпоху, когда полумесяц и крест столкнулись между собой в Эгейском море и Средиземном, как знамена враждующих армий, именно Тимур, а не оттоманский султан завязал дружеские отношения с христианскими владыками Европы. По мнению Тимура, практические выгоды от торговли между Европой и Азией могли перевесить традиционную вражду между христианством и исламом. Это был очень дальновидный человек, его интеллектуальные горизонты были такими же широкими, как степи, по которым он вел свои армии к новым победам.

Арминиус Вамбери, венгерский филолог и путешественник XIX века, сумел дать более достоверную историческую оценку Тимура. Он не стал сравнивать его с Чингис-ханом. «Те, кто ставит Тимура бок о бок с Чингисом, как обычного дикаря и своенравного тирана, совершают двойную ошибку. Он был, прежде всего, азиатским воином, который использовал свои победы в духе того времени и той страны».

Чингис передал другим военное и гражданское руководство. После первых захватов он руководил дальнейшими походами из своей ставки в Каракоруме. Тимур оказался более беспокойным человеком, он не желал праздно сидеть на месте. Самарканд, хоть и являлся имперской столицей, почти не видел своего императора. Он внезапно появлялся, привезя с собой неслыханные богатства, награбленные в величайших городах Азии, праздновал свои победы, устраивая неслыханно роскошные пиры, а потом снова исчезал, отправляясь в поход, который мог затянуться на пять лет. В отличие от Чингиса, Тимур редко отсутствовал на поле боя, более того, часто он сам бросался в схватку, подвергая свою жизнь серьезной опасности.

Сэр Джон Малкольм, солдат XIX века, государственный деятель и историк, дал одно из лучших описаний военной карьеры Тимура: «Солдаты должны были обожествлять такого вождя, как Тимур… Его не интересовало мнение остальных слоев общества. Его целью была слава завоевателя. Если благородный город лежал в руинах или население провинции было истреблено, это делалось из холодного расчета, чтобы это ужасающее впечатление послужило достижению его целей».

Но каковы бы ни были их действия на поле боя, главное различие заключалось в другом. По сегодняшним меркам Тимур был завоевателем-кочевником. Он постоянно находился в движении. Едва он завершал один поход, как тут же собирал армию для следующего. Чингис и его орды должны были бы смотреть на Тимура с презрением, так как в Самарканде повелитель татар устроил постоянную столицу. Он принял сторону столь презираемого степными кочевниками оседлого населения и нарушил все обычаи кочевников. Любимый город Тимура, Жемчужина Востока, отражал его любовь к великолепию. Прекрасные мечети и медресе, сады и дворцы, каждый из которых сам по себе был чудом света, открывали уважение к искусству и архитектурным красотам, которое было совершенно чуждым Чингису. Оба человека сеяли смерть и разрушения на половине известного тогда мира, обрекли мечу миллионы человек и уничтожали города на своем пути. Но только Тимур был готов отстраивать их, он был разрушителем и строителем одновременно. Этим он резко отличается от всех остальных завоевателей. Большую часть жизни он провел, уважая старые традиции, установленные его монгольским предшественником, но к моменту смерти Тимур стал могущественным императором, не подчинявшимся никому и ничему. Самарканд стал высшим выражением его индивидуальности. Это была дань его беспримерной военной карьере без единого поражения, а также памятник его имперскому величию.

Более 40 лет город принимал подношения Тимура, словно капризная красавица. Это были золото, серебро, драгоценные камни, мрамор, экзотические животные, роскошные одежды, шелка, ковры, рабы и специи. Однако город так и не был удовлетворен. Каждый раз, когда Тимур возвращался, город снова отправлял его в битву. Прославление требовало все новой добычи после бесчисленных побед. Лишь постоянная война могла дать эту добычу.

К концу 1370-х годов новорожденная империя Тимура включала в себя Хорезм и Марвераннахр вместе с их сокровищами. И теперь Тимур обратил свой взор на запад, прислушавшись к тому, что ему нашептывал Самарканд.

В 500 милях на юго-запад от Самарканда посреди сухой пустынной равнины поднимается целый лес минаретов. Герат вместе с Мервом, Балхом и Нишапуром был одной из четырех великих столиц Хорасана[32], Страны Восходящего Солнца. Город стоял на одном из крупнейших азиатских торговых путей и был одним из самых древних, культурных и богатых центров. Река Герат, которая, извиваясь, бежала с гор Гиндукуша в центральном Афганистане, мчалась на запад среди множества мечетей и минаретов, прежде чем повернуть на север и исчезнуть в песках Каракумов. В этой части мира дожди очень редки, а орошение полей обеспечивала система каналов, вырытых еще в древности. К востоку от города находится плоскогорье Паропамизус, продолжение Гиндукуша, которое совершенно непроходимо. Это означает, что Герат фактически лежит на дороге, идущей с севера на юг через горы к западу от Кабула.

Укрепления города соответствовали его стратегическому положению. Стены имели 9000 шагов в окружности, как пишет Хамд-Аллах Мустафи аль-Казвини, географ и историк XIV века. Вокруг стен лежало ожерелье из четырнадцати пригородных деревень. В двух лигах к северу от города на вершине холма находилась сильно укрепленная цитадель, которая обеспечивала дополнительную защиту от нападения. Сам город достиг расцвета в XII веке. Аль-Казвини утверждает, что на базарах насчитывалось 12000 лавок, в городе имелись 6000 бань и 659 школ. Население Герата составляло 444000 человек[33]. Кроме монастыря дервишей, церкви зороастрийцев-огнепоклонников и многочисленных караван-сараев в городе имелось множество мельниц, жернова которых «вертел ветер, а не вода», что особенно поразило историка.