Нешатов постепенно раскалялся и однажды, потеряв терпение, заявил:

— Если вы не хотите меня выслушать, так и скажите. Может быть, меня выслушают в другом месте…

— Что вы, Юрий Иванович! Я выслушаю вас с огромным интересом.

Назначил день и час, отметил в своем перекидном календаре, точно в назначенное время вызвал Нешатова в свой крохотный кабинетик и отключил телефон. Нешатов, волнуясь, разложил схему. Фабрицкий внимательно ее рассмотрел, задал несколько очень толковых вопросов, а в заключение сказал:

— Юрий Иванович, предложенное вами решение очень остроумно, мы непременно осуществим его в свое время. Сейчас время неподходящее. На носу конец года, мы должны отчитываться по ряду тем, в том числе и по теме Магдалины Васильевны. В министерстве очень заинтересованы в ней, мне удалось получить ряд положительных отзывов, заручиться справками о внедрении. Табло имеет все шансы получить медаль на ВДНХ. Представьте, что будет, если мы предложим новый вариант? Полетят премии, пострадает лицо отдела. Этого вы хотите? Думаю, что нет.

— Одно другому не мешает.

— Нет, мешает. Безусловно, ваш вариант имеет известные преимущества, но это журавль в небе, а синица у нас в руках. Я уже договорился о демонстрациях на высшем уровне. Отказываться от них мы сейчас не можем. Что касается вашего предложения, мы о нем поговорим в будущем году. Найдем солидного заказчика, нажмем все нужные кнопки… А сейчас из тактических соображений нам выгоднее это дело не форсировать. Вы меня поняли?

Нешатов кивнул. Он так и знал, что чем-нибудь таким кончится.

— И еще, — продолжал Фабрицкий, — я вас прошу в интересах отдела никому не говорить о вашем, скажем, рацпредложении. Обещаете?

Нешатов опять кивнул. Что ему оставалось? Что он мог сделать один без людей, без материалов, без обеспечения? Прошли времена, когда Левенгук сам выделывал свои линзы…

— Что касается должности старшего научного, — говорил тем временем Фабрицкий, — то мне обещали ее выделить в ближайшее время.

— Не надо, — буркнул Нешатов. — Лучше скажите, чем мне пока заняться.

— О, без работы вы у нас не останетесь. Я слышал, что вы превосходно владеете английским…

— Не превосходно. Просто владею.

— Так вот, мы получаем из-за границы журнал «Technical Reviews». Я-то свободно читаю по-английски, но многие наши сотрудники — нет. Журналы здесь, у меня в шкафу. Те статьи, которые нужно перевести, отмечены птичкой. Берите и переводите в удобном для вас темпе. Трудодни вам будут начисляться независимо от выработки. — Фабрицкий засмеялся.

Нешатов взял три журнала и вышел.

— Ну, как? — спросил Ган. — Будем делать дисплей? Судя по выражению вашего лица — нет.

— Не будем. Дело отложено в долгий ящик из каких-то, как сказал Фабрицкий, тактических соображений.

— Александр Маркович исключительно тонкий тактик, — спокойно заметил Ган. — Настолько тонкий, что порой перестает быть стратегом… А это что у вас?

— Английские журналы. Александр Маркович просил перевести.

— Ну, что ж. Должность толмача при дворе султана не из самых последних.

С Данаей я сошелся случайно, не любя. Так и не полюбил.

Она подозревает, что я тайно влюблен в Магду. Это не так. Но чем-то она меня беспокоит. Не притягивает, скорее отталкивает. Глаза у нее такие светлые, что даже страшно. Загар сошел, но привлекательнее она не стала.

Но вот сегодня ночью мне приснилась любовь, и, как ни странно, она была связана с Магдой. Волна любви. Прибой любви — через голову. Любовь, окрашивающая весь мир. Колеблющаяся, как качание лодки. Мы с Магдой катались в лодке, я греб, она у руля. Какой-то был торжественный, оркестровый вечер. Безумное солнце садилось, испуская острые лучи, ножами пронзавшие облака. От весел бежали смуглые вихорьки. Листья кувшинок плавали на воде, большие, как тарелки. А в воздухе плыла любовь. Сон был прекрасен — олицетворение любви как стихии, любви самой по себе, без участников. В присутствии такой любви было бы нелепо, святотатственно прикоснуться к Магде, обнять ее, поцеловать. Это была любовь как таковая, как явление природы. Дождь, град, буря, туман, закат, облака, любовь.

Днем я видел Магду в лаборатории, специально пришел проверить, сличить со сном. Ничего похожего! Эта была не та, в лодке. Сидела с паяльником, была неженственна, резка, с погасшими волосами (во сне они светились). Нет, эту, реальную, я не люблю.

Вчера опять приходила Марианна, хотела убрать комнату, уговаривала вернуться. Опять: «То было увлечение, прости меня». Я солгал, сказал, что люблю другую. Она плакала. В сущности, она еще красива, и, пожалуй, можно было бы вернуться, в полной уверенности, что скоро убегу опять. Это было бы подлостью и по отношению к ней, и по отношению к сыну. И в какой-то мере даже по отношению к Данае.

Фабрицкий — тот искренне любит всех баб, начиная с жены и кончая вахтершей, проверяющей пропуска. Бабник-универсал. Может быть, его хронически заполняет та неперсонифицированная любовь, которую я испытал раз в жизни, и то во сне? Может быть, я просто ему завидую?

Нет, не в этом дело. Он меня раздражает весь, с его пылкой любовью к жизни, к себе, к своей мужественности, распорядительности, расторопности. Он словно не живет, а гарцует на невидимом коне. Младший Фабрицкий, Гоша, тоже мне неприятен. Конь есть и под ним, но помельче и спотыкается.

В сущности, я никого не люблю, кроме, может быть, Ольги Филипповны.

Сегодня, после работы, разговор с Данаей на лестнице. Она хочет вечером прийти, но я говорю: нет, я занят.

— Чем ты занят? Сам собой?

— Отчасти.

— Любишь Магду? Я видела, как ты на нее смотрел.

— Магда? Ты все равно не поймешь. Это сон, и тот выдуманный.

Это я сказал Данае в лестничном пролете, опершись на перила. Я стоял пониже, она — повыше и легла на перила грудью. Глаза постепенно наполнялись слезами, как раковина, в которую плохо проходит вода.

— Ладно, так и быть, приходи сегодня.

Зачем я это сказал? Я рассердился и сбежал по лестнице, грохоча подметками. Сбежав, взглянул вверх. Голова Данаи все еще виднелась в пролете.

…Целый день не мог вытряхнуть из себя сон. Вечером — явь с Данаей.

— Я знаю, ты не любишь, чтобы я говорила, всегда просишь меня помолчать. Но я не могу молчать. Ты уж потерпи, пока я разговариваю. Даже можешь заснуть, я не обижусь.

Я тебя полюбила, как только увидела. Помнишь? В тот день давали воблу в «Дарах». У меня были две большие рыбины, я тебе предложила одну. И ты отказался. Человек, который отказывается от воблы? Интересно. И вот тогда я тебя разглядела и осталась под впечатлением. Больше всего меня поразили твои глаза — страдальческие. И брови. Одна выше другой. Я сразу поняла: человек необыкновенный. И несчастный. Этого человека надо спасать в срочном порядке. Так, по ходу дела, я тебя и полюбила. И Анне Кирилловне сказала, что люблю. Мы с ней дружим. Мировая бабка. Вся в прошлом, а понимает психологию среднего возраста. Вообще-то я старух не люблю.