Уве выдернул нож из раны, кровь полилась настолько обильно, что мгновенно залила все вокруг.

Женщина напротив закричала от ужаса.

«Это конец!» — понял Уве. Было обидно за бесцельно прожитые годы, а главное — за все ошибки, им совершенные. Как глупо он жил, чему посвятил свои дни? Бездарность! Идиот! Дырка в жопе! Пустое место! Безработный мойщик трупов! Непротивленец!

Он упал и начал задыхаться. Уве умирал. Рядом с ним на полу, лицом прямо к его лицу, лежал старик. Ему досталось меньше… но ему многого и не требовалось.

— Благодарю… — едва слышно прошептал дед. Несмотря на возраст, он внушал уважение своим внешним видом — дорогой костюм, аккуратная прическа, часы «Ролекс» на запястье — все это Уве автоматически отметил угасающим взглядом. — Вы настоящий ариец!

Уве уже не мог ответить, дышать внезапно стало нечем.

Дед же между тем продолжал говорить на последнем издыхании:

— Меня зовут Генрих фон Метерлинк! Запомните это имя! Я отдаю вам его! Носите его с честью!..

Старик захрипел от боли и умолк.

Если бы Уве мог в этот момент пожать от недоумения плечами, он бы это сделал.

Но все, на что хватило его сил — это умереть.

Последнее, что он увидел — мертвые стеклянные глаза старика, назвавшегося Генрихом фон Метерлинком.

* * *

— Генрих! Вы меня слышите? Ответьте хоть что-нибудь?

Уве открыл глаза. Над ним склонилась некрасивая медсестра с вытянутым лошадиным лицом, выражавшим сдержанное беспокойство.

Он был жив, и это удивительно. Ведь он умер, и прекрасно помнил собственную смерть.

Не спеша раскрывать все карты, Уве кивнул, и медсестра, довольная проявлением признаков жизни, сказала:

— Вам очень повезло, господин фон Метерлинк. Еще бы чуть-чуть левее, и пуля попала бы прямо в сердце. А так — всего-то прошла насквозь. Все уже зажило! Правда, второй осколок чуть повредил вам лицо — но это мелочи. Шрамы украшают настоящего мужчину!

Когда она ушла из палаты, Уве поднялся на ноги и доковылял до умывальника у дальней стены. Медсестра была права — теперь его щеку была зашита грубыми нитками, а в будущем рана грозила превратиться в кривой шрам. Но это было меньшее из зол. Большее же заключалось в том, что лицо было не его, не Уве. В зеркале отражался совершенно иная личность — статный, широкоплечий, белобрысый, с волевым подбородком и упрямо сжатыми губами молодой человек.

И тогда Уве понял. Он умер, чтобы возродиться вновь в теле того старика, погибшего от руки азюлянта в берлинском метро.

И как только он это осознал, тут же память его раскрылась, словно книга, предоставив новому владельцу тела все воспоминания прежнего его хозяина. Уве за несколько быстрых мгновений словно бы целиком прожил жизнь Генриха фон Метерлинка — от рождения до взрыва, оставившего шрам на его лице, и заменившее сознание потомственного сноба и аристократа Генриха — сознанием Уве.

Разумеется, он никому не рассказал о произошедшей подмене. Напротив, он жил и пытался войти в нынешнюю жизнь. А на дворе, как оказалось, был июль 1942 года.

И он адаптировался к действительности на удивление легко. Даже больше — вскоре он уже начал забывать свою прежнюю жизнь, считая ее кошмаром и дьявольским наваждением. Денег на жизнь у фон Метерлинка хватало, так что Уве ни в чем не нуждался.

Он сам не замечал, как с него с каждым днем слой за слоем вместе со старой кожей слезает налет навязанной прежде общеевропейской культуры и непонятных ценностей. Как он обрастает непробиваемой броней, слепленной из национального самосознания, идеи превосходства немецкой расы, о которой орали все вокруг, и главное — растущей ненависти ко всем, кто посмел унизить Германию после поражения в Первой мировой, кто требовал немыслимые контрибуции, заставляя народ голодать, и кто теперь пал под тяжелыми сапогами немецких солдат.

И лишь «пришлый австрияк», «неудачный художник» — как только его не называли британские газеты, сумел чудом скрепить нацию, залив ее фундамент раствором уверенности в собственной исключительности и особой роли в истории, а теперь ведет ее к мировому господству, которое немцы давно заслужили.

Гитлер поборол инфляцию и великую депрессию, запустил простаивавшие заводы, выдав кучу военных заказов, которые немедленно и в полном объеме оплачивало государство, начал строить автобаны между городами, существенно облегчив грузоперевозки, возвел Прору — доступный для каждого немецкого рабочего или солдата курорт на берегу Остзее — пятнадцать километров невиданных прежде простому обывателю апартаментов с видом на море с аккуратным песочным пляжем — теперь каждый мог провести отпуск так, как раньше отдыхали исключительно аристократы. И все это сделал он! Но главное — он вселил уверенность и возродил потерянную гордость. Но это было раньше, теперь же Германии покорились европейские страны, и только эти упертые советские еще сопротивлялись.

Почему австриец стал первым лицом в Германии — неужели не нашлось достойного немца? — такими вопросами Уве, а ныне Генрих фон Метерлинк, не задавался. Ему достаточно было того, что он, кажется, начал понимать ИСТИННЫЕ ценности этого мира и свою задачу в той новой истории, в которой он, случаем провидения, очутился.

Поэтому первым делом он записался в НСДАП, в которой прежний владелец этого прекрасного сильного тела не состоял.

Но главное — он каждую ночь работал над чертежами и за несколько месяцев сумел восстановить в памяти то, что изучал еще на первом курсе университета — черновую схему «Тигра-2» со всеми его последующими улучшениями. Почему «Тигр-2»? Первый «Тигр» уже активно участвовал на полях сражений, а вот второй находился в самом зародыше проекта. И выслав нужные чертежи, Генрих надеялся сильно ускорить процесс выпуска прототипов и раньше срока начать их серийное производство. Каждый лишний месяц должен был сыграть на руку Германии. В этот раз империя не должна проиграть, Генрих точно знал, что он этого не допустит!

Все чертежи Генрих сложил в большой конверт и отправил заказной почтой прямиком на имя главного инженера конструкторского бюро, господина доктора Эрвина Адерса — возглавлявшего с августа 1942 года конструкторское бюро фирмы «Nibelungenwerk» под руководством Фердинанда Порше и «Henschel». Помимо этого письма, он написал еще несколько других, надеясь, что и они найдут своих адресатов. В остальных письмах не было чертежей… зато там имелись предсказания о будущем… а уж принять их к сведению или нет — личное дело адресатов.

Едва Генрих все это сделал, как спустя буквально несколько дней попал под очередную волну призыва и вскоре оказался на Восточном фронте, где