— Вылезайте, — сказал он нам с Бо. — Мы вернемся через полчаса. А вы пока расчистите местечко для оборонительной позиции. Только, ради всего святого, не на муравьиной куче и не в сетях у паука.

Хемингуэй ни слова не проронил. Он хмуро, покорно, молча клял нас всех. Бо очень не хотелось выходить. Я тянул ее за рукав. Она упиралась.

— Нельзя их так отпустить, — шептала она. Но я-то знал, что гораздо лучше оставить их одних. Я догадывался, что Скотт будет пытаться загладить ссору. Так что я схватил Бо за руку и осторожно потянул ее из машины.

— Нет, — опять зашептала она.

— Да! — настаивал я.

— Мы вернемся, — крикнул Скотт из тронувшегося «фиата». — Не волнуйтесь.

— Мы с вами! — крикнула Бо им вслед.

«Фиат» свернул с главной дороги и скрылся под горкой, а мы с Бо все стояли, глядя друг на дружку, и у меня на душе стало совсем спокойно, и я сказал, поддразнивая, что, наверное, мы их больше не увидим. Никогда…

— Ты, пожалуйста, не дразнись, — серьезно попросила Бо. Она еще держала в руке спасенную шляпу Скотта и теребила ее своими длинными пальцами. — Они вернутся. Я уверена, они вернутся.

— В таком настроении они что хочешь могут выкинуть, — сказал я.

В общем-то я даже очень радовался, что все так обернулось. Верней, радовался, пока не взглянул на Бо и не понял, что она ломает голову, как вести себя со мной, и как я буду вести себя с ней, и что нам делать, раз мы остались один на один в пустом и тихом старом лесу, пока те двое не вернутся.

Нетрудно было угадать, что она втайне трусит, что она явно возводит против меня свои укрепления, а может, наоборот, махнула на все рукой? Но я был чересчур неопытен, и где уж мне было это понять, и чересчур застенчив, чтобы преодолеть ее настроение, а тем более им воспользоваться. Все мои силы уходили на борьбу с собственной робостью, и не будь я так отчаянно влюблен в Бо, я бы, может, в тот день вел себя получше. И, может, у меня потом было бы какое-то утешение, хотя кто его знает?

— Давай начинай расчищать место для пикника, — сказала Бо в той своей быстрой, твердой, отстраняющей английской манере, к какой она сразу прибегала, стоило нам остаться наедине.

— Да ну еще, — сказал я. — Место и так хорошее.

— Скотт велел, чтоб не было муравьев, — наседала она. — Давай уж сделаем, чтоб их не было.

— Муравьев и не видно, — сказал я и пнул горстку хрустких листьев.

— Но что-то надо же делать!

— Что?

— Господи, откуда же я знаю.

— Ну хочешь, я встану на четвереньки и немножко подчищу листочки?

Бо отошла в сторону.

— Ты точно как Эрнест, когда так говоришь.

Я надулся.

— Ничего я не Эрнест, я говорю, как я.

— Ну, значит, — сказала она, — ты циник и злюка и ты намерен ссориться.

— Я?

— Ты. Ты вечно только и выжидаешь случая, чтобы сказать что-то неприятное. — И произнося эти слова, Бо очень решительно от меня удалялась.

— Да я же всегда молчу, Бо, — недоумевал я, плетясь за нею. — Я никогда не вмешиваюсь, если от меня ничего не зависит.

— Нет, ты не молчишь, ты говоришь, ты мне десять раз говорил, чтоб я не лезла, не совалась.

Я был слегка ошарашен этим вулканическим взрывом. За что? Я стал защищаться.

— Я говорил тебе, чтоб ты не совалась, — сказал я, — потому что они ведь старались сами что-то уладить.

Бо немелодично засвистела и бросила шляпу Скотта на груду сухой листвы.

— Пойду прогуляюсь, — сказала она.

— Ладно, — сказал я. — И я с тобой. Посмотрим, что это там такое. — Я показал на какой-то шалаш не шалаш из веток и папоротника.

— Я хотела одна пройтись, — сказала она.

Я подумал, она хочет использовать лес в качестве уборной, и покраснел.

— Извини, — сказал я. — Я не понял.

— Тут и понимать нечего. — Она посмотрела на меня как на идиота. — Я не собиралась использовать лес так, как ты вообразил, — Бо глубоко вдохнула лесной воздух. Деревья, и кусты, и травы льнули — к стройному мальчишескому, неопытному телу, мечтая прикоснуться к нему, как я. Иногда Бо так и сыпала электрические искры. Но она была и вся в колючках — попробуй дотронься.

— Ну ладно, — сказала она. — Пошли уж.

Бо пошла впереди, я следом. Она ловко и безошибочно попадала на тропки, огибала стволы, перепрыгивала канавки и все опережала меня, будто ужасно куда-то спешила.

— Куда мы идем, по-твоему? — крикнул я задыхаясь, отставая.

Бо просто не ответила.

— Туфли испортишь, — крикнул я. — Погляди-ка на них.

Из туфель словно вырастали нежные побеги — такие ноги были у Бо. Она стала, взглянула через плечо себе на пятки, сказала:

— Ах, да ну тебя, — и бросилась дальше в лес.

Я на нее разозлился, а если б я знал тогда все, что знаю теперь, я бы понял, что ей того и надо было.

— Ты чересчур спешишь, за тобой не угонишься, — взвыл я. — Я пошел обратно.

Я затопал в гору, я даже не оглянулся на Бо, и, набредя на шляпу Скотта, я растянулся на солнышке, на груде сухой листвы, предоставив Бо свободу действий. Я думал про Бо, я дулся на Бо, рвался к Бо, и я начал понимать, что она боится самой себя больше, чем меня. Ласковая, колючая, незавершенная, она, замерев на самой кромке весны или лета, ждала, чтобы кто-то ее завершил, закончил. Она была готова на все. Она только опасалась беззаботного, легкого, неверного шага, а я, скорей все это угадывая, чем понимая, ревновал ее к двум настоящим мужчинам, у которых было куда больше шансов на успех. Бо ведь обращалась с ними как с двумя небожителями, сошедшими с небес и признававшими только себе подобных.

А мне оставалась одна моя фантазия, зато работала она усиленно. Я лежал на солнышке и изобретал положения, в которых я брал над ней верх, одолевал ее элегантное благоразумие, пересиливал ее снисходительную нежность и ломал все преграды, мешавшие ей навсегда стать той открытой, доверчивой девочкой, которая так ласково брала меня под руку. Мне бы только обойти ее укрепления. Но я совсем замучился, истомился, отупел, а ленивое осеннее солнце так мирно пригревало, что я мирно уснул.

Я проснулся и увидел Бо рядом на пеньке, она легонько водила прутиком по моим ногам.

— Я давным-давно тут сижу и слушаю, а ты храпишь, как Циклоп, — сказала она.

Я сел.

— А? Что? Который час?

— Уже четвертый, а их все нет.

Я даже не поверил.