Со стороны все это выглядело так, словно трое взрослых людей решили сыграть в какую-то детскую игру. Впрочем, точно так же нас можно было принять за преступников, готовивших то ли ограбление, то ли разбой: двое мужчин и одна женщина, все трое – далеко не первой молодости, – забились в угол потемнее и, старательно наклоняясь друг к другу, что-то вполголоса обсуждают. Я молил Бога, чтобы молодцеватый полицейский не заявился сюда сейчас.

– В антракте вы ходили к Максу Ландау, чтобы вручить ему очередную ампулу? – спросил Холберг.

– Я не хотела отдавать ему весь запас сразу, – еле слышно ответила Луиза. – Опасалась, что он либо превратит себя в наркомана, либо воспользуется большой дозой, чтобы свести счеты с жизнью.

– Ну и что? – Холберг удивленно воззрился на нее. – Вы же знали, что жить ему оставалось не более месяца. И профессор Зайдель это подтверждает. Разве не гуманнее было бы избавить его от страданий?

Госпожа Бротман нахмурилась.

– Я не могла этого сделать. Никто не дал нам право распоряжаться жизнью и смертью даже безнадежных больных, – резко произнесла она. – Я стремилась облегчить его страдания, но не сократить срок его жизни. Даже если это жизнь смертельно больного заключенного в гетто Брокенвальд. Кроме того, такое деяние было бы жестокостью по отношению к его жене. Лизелотта очень любила его.

– Вы так думаете? – в голосе г-на Холберга послышалось сомнение. – Возможно. Значит, вы не отдали все ампулы сразу, а регулярно снабжали его дозой, необходимой для снятия болей. Что же, понятно. Но его это не устраивало, верно? Между вами случались ссоры?

– При последней встрече он буквально набросился на меня, требуя отдать ему всю партию, – ответила Луиза. – С моей стороны вообще было большой ошибкой рассказать ему о запасе. Впрочем, он догадался… Так вот, в последний раз – в антракте того злосчастного спектакля – он в очередной раз взорвался. Сначала он просто просил, потом оскорблял, называл ханжой и святошей. Даже, по-моему, Тартюфом в юбке, – она слабо усмехнулась. – Потом умолял, даже собирался встать на колени. Но как раз в это время нам помешал стук в дверь.

– Я могу взглянуть на ваши четки? – спросил вдруг Холберг.

Я изумленно посмотрел на него. А вот Луиза не удивилась, вынула из кармана четки с маленьким крестиком, протянула их моему другу. Тот повернулся так, чтобы свет от лампочки падал на руки, внимательно их осмотрел, вернул ей.

– Благодарю. И вот эту бусинку возьмите тоже, – он протянул ей коричневый шарик, который давеча демонстрировал мне. – По-моему, она из ваших четок.

– Он ухватил меня за руку, в которой я их держала, – объяснила госпожа Бротман. – Старая привычка, когда я стараюсь сдержать волнение, то обычно держу четки в руке и перебираю бусинки большим пальцем… Ну вот, а в это время кто-то постучал в дверь. Макс дернулся, четки порвались, бусинки рассыпались по полу. Макс приоткрыл дверь. Это оказался…

– Председатель Юденрата, – подсказал Холберг.

– Да, по-видимому. Пока Макс с ним разговаривал – не впуская в гримерную, – я собрала рассыпавшиеся бусины. Но, похоже, не все… – она повертела в руках выточенный из кипариса шарик. – Вы нашли ее там?

– Господин Ландау держал ее в руке, – ответил мой друг. – В момент убийства.

Госпожа Бротман зябко поежилась и спрятал четки в карман пальто.

– Спасибо.

– Госпожа Бротман, а зачем вы возвращались в гримерную – уже после спектакля?

– Он сказал, что будет ждать меня у входа. Когда он не появился, я решила пойти к нему.

– Единственная причина?

– Нет, не единственная, – она вздохнула несколько судорожно. – Я… я решила все-таки выполнить его просьбу и отдать ему весь запас ампул.

– Вы всегда носили эту коробку с собой?

– Конечно, ведь мои соседки – или кто-нибудь другой, излишне любопытный – могли обнаружить ее в комнате. Случайно, разумеется, без всякого умысла… Словом, я решила отдать ему весь морфин. Чтобы он сам распоряжался своей жизнью. Это слабость, разумеется, но я устала от сцен и в какой-то момент подумала: в конце концов, он – взрослый человек… Знаете, искушение решить проблему и вычеркнуть ее из памяти раз и навсегда. Несмотря на то, что проблема – живой и близкий тебе человек. Ужасно! Никогда себе не прощу… – Луиза отвернулась.

– Чтобы понять, что господин Ландау мертв, достаточно было нескольких секунд, – сказал Холберг. – Мне кажется, вы задержались там несколько дольше. Зачем?

Медсестра ответила не сразу.

– Я испугалась… – сказала она еле слышно. – Я ведь оставила ему две ампулы – дозу на два дня. Когда я увидела, что он мертв… Кто-нибудь из полицейского начальства мог найти ампулы. Я постаралась их найти. Даже если бы он успел сделать укол, где-нибудь могла валяться пустая ампула. И еще одна неиспользованная.

– Ага… – протянул г-н Холберг. – Да, это понятно. И что же? Вы нашли их?

Луиза покачала головой.

– Ничего. Никаких следов. Возможно, я не очень внимательно смотрела… – она тряхнула головой. – Извините, господин Холберг, у вас есть ко мне еще какие-то вопросы?

– Нет, благодарю вас, – ответил Шимон Холберг. – Вы мне очень помогли. И господину Шефтелю, разумеется. Вы подтвердили его алиби, а значит – невиновность в убийстве. Не смею больше вас задерживать. Всего хорошего. Пойдемте, доктор. Госпожа Бротман должна отдохнуть.

Я вспомнил о полицейском и его намерении ночью заявиться к моей помощнице с очевидной целью:

– Но мы же не можем вас оставить вот так…

Луиза оглянулась, уголки ее губ дрогнули, словно она хотела улыбнуться.

– Не волнуйтесь, доктор Вайсфельд. Уверяю вас, все будет в порядке, – сказала она. – Я немного знаю этого красавчика. Он женат, и как всякому полицейскому, ему выделили отдельную комнату – здесь, недалеко. Так что его слова можете расценивать как шутку – грубую, разумеется, но не более того. Жены своей он боится больше, чем начальства.

Я собирался высказать свои сомнения по этому поводу, но г-н Холберг вдруг сказал извиняющимся тоном:

– Еще один вопрос, госпожа Бротман. Теперь точно – последний.

Луиза уже ступила на лестницу, которая вела на второй этаж. При этих словах она остановилась и взглянула на моего приятеля сверху вниз.

– Что еще? – недовольно спросила она.

– При каких обстоятельствах вы впервые встретились с господином Ландау здесь в Брокенвальде?

Г-жа Бротман поморщилась.

– Это очень важно? Впрочем, если угодно… Мы встретились в одно из воскресений на мессе у отца Серафима. На Парижской улице.

Мне показалось, что я ослышался. Воскресная месса? Здесь? В гетто?

Шимон Холберг был удивлен не меньше моего. Словно не замечая этого, госпожа Бротман сказала: