Сааведра Фахардо слушал молча, нахмурив лоб с видом школьного учителя, вызвавшего ученика отвечать трудный урок. Он чем-то напомнил Алатристе счетовода Ольмедилью, с которым познакомился в Севилье, куда тот был прислан оприходовать контрабандное золото — и где во исполнение своего долга геройски погиб на борту «Никлаасбергена». А вот насчет честности Сааведры капитан за неимением сведений сказать не мог ничего. Обликом своим — черным колетом тончайшего сукна с вышитым на груди крестом Сантьяго и белым накрахмаленным воротником-голильей — дипломат удивительно вписывался в представления о том, как выглядит высокопоставленный чиновник испанской монархии, который в канцелярии, в окружении сонма помощников, но и сам не гнушаясь выпачкать пальцы в чернилах, отсылает и получает бумажки, однако имеет в руках власти больше, чем иной вельможа или генерал, ибо от него зависят могущество и слава королей и министров — тех, кому он служит. Впрочем, он и сам — не что иное, как результат сложных расчетов, — сумм и разностей, — между верностью и подлостью.

— Однако и вы, и я, — возразил Алатристе, отхлебнув еще вина, — знаем, что посол — в курсе дела.

Оба воззрились на капитана. Сааведра — с любопытством, Толедо — несколько высокомерно. Последнему как будто не понравилось, что подвергнута сомнению его умопостигаемая стойкость на допросе в застенке.

— Говорят, вы — немы.

Он сказал «вы», а не «мы», и это слегка взбесило Алатристе. Он, старый пес, все на свете видевший, прекрасно знал, что при должном навыке и соответствующем подходе язык можно развязать у любого. И вся разница лишь в том, что у одних раньше, у других — позже. Знал и то, что если очень повезет, испустишь дух, прежде чем с тебя спустят шкуру, — и ничего не скажешь.

— Да, мы — не вы. Но иногда такую музыку заведут, что не захочешь, а запоешь.

Бальтасар Толедо, по-прежнему с недовольным видом хмуря чело, показал на Сааведру. В этом случае, сказал он, даже если подозрения не превратятся в уверенность, след выведет на господина секретаря испанского посольства в Риме, оказавшегося по несчастной случайности в Венеции, но защищенного разнообразными охранными грамотами, дипломатическими паспортами и прочей канцелярской чепухой. Никто, конечно, не поверит по-настоящему, будто все сводится к его персоне, но какая разница? И ограничатся тем, что вышлют его из Венеции под крепким конвоем, предварительно доставив ему несколько неприятных минут. И не более того. Нерушимые законы дипломатии оказываются весьма полезны в час, когда начинают искать козла отпущения.

Сааведра слушал с едва заметной улыбкой — одновременно и лукавой и смиренной.

— Все это, кстати, напомнило мне еще об одном чрезвычайно важном обстоятельстве, — сказал он, когда Толедо замолк. — Вы, сеньоры, должны напомнить своим людям, чтоб и не думали искать убежища здесь, в посольстве… Во избежание этого мы и решили удовлетворить требование, выдвинутое вами, капитан, в Милане. Два парусника из разных мест подойдут к островку в лагуне, где будет сборный пункт, и заберут вас оттуда.

— Что за островок?

Сааведра Фахардо расстелил на столе карту. Большую, рисованную от руки, подробную — лучше той, что купил Алатристе на Мерсерии, — и показал на точку, отстоявшую на лигу северо-восточнее от двух островов покрупнее, обозначенных как Торчелло и Бурано.

— Называется Сан-Ариано. Маленький, почти незаметный, недалеко от канала Трепорти. Оттуда вас снимет парусник побольше.

Он держал карту развернутой столько времени, чтобы Алатристе и Толедо успели запечатлеть ее в памяти. Потом снова скатал в рулон.

— И позвольте, сеньоры, еще раз настоятельно вам напомнить… Про убежище в этом доме и думать забудьте… У ворот будут выставлены караул с приказом и близко никого не подпускать.

Он говорил, обращаясь главным образом к Алатристе. А тому очень хотелось бы посмотреть, как это посол Бенавенте откажет в убежище дону Бальтасару Толедо. Другое дело — он сам и прочая солдатская кость, пушечное мясо.

— Кто будет новым дожем? — спросил он.

Последовало неловкое молчание. Сааведра Фахардо быстро переглянулся с Бальтасаром Толедо.

— Это не должно вас занимать, — сухо ответил последний.

Диего Алатристе с намеренной медлительностью поставил пустой стакан на стол.

— Как сказать… Мне пора бы уж знать это. Чтоб не убить его по ошибке.

От дерзкой бравады этой фразы брови Бальтасара сошлись у переносицы.

— Я не намерен…

Сааведра Фахардо светски-умиротворяющим жестом вскинул руку:

— Сеньор Алатристе до известной степени прав. В самом деле, приспела пора сообщить ему это… И под его ответственность.

Лицо Толедо по-прежнему выражало сильнейшие сомнения. Он, казалось, вовсе не был в этом убежден. Но дипломат закрыл вопрос. Сеньор Алатристе, повторил он, должен быть осведомлен. Это может ему понадобиться.

— Риньеро Дзено. Член Совета Десяти.

Последовали подробности. Смертельный враг нынешнего дожа Джованни Корнари, Дзено с полным на то основанием обвинил его в том, что дож со своими присными и родней устроил сущую вакханалию неправедных приговоров, убийств, лихоимства, порчи нравов — и это в Венеции, и без того растленной по самой своей сути. Дзено, бывший посол Республики в Турине и в Риме, был человеком порядочным — насколько может быть порядочен венецианец. Твердый и неуступчивый, он выражал чаяния той части местной аристократии, которая считала, что ее на этом пиру обнесли чашей, и всего неделю назад добился, чтобы выборы двух сыновей Корнари, которых последний лишь в мае, поправ все законы и представления о приличиях, протолкнул в сенат, признали незаконными. С другой стороны, Дзено тяготел к Испании и терпеть не мог французов и папистов. Еще не позабылся наделавший много шуму скандал с кардиналом Дольфином, родственником прежнего дожа: Дзено публично обвинил кардинала в том, что он состоит на жалованье у Ришелье, и подтвердил это документами, которые — добавим, кстати, — предоставило ему посольство Испании.

— В том случае, если нынешний дож исчезнет, — договорил Сааведра Фахардо, — а это предполагает и принятие кое-каких мер в отношении его родни, что, впрочем, не наша печаль: пусть этим занимаются сами венецианцы… Так вот, в этом случае его преемником будет избран Риньеро Дзено. Нетрудно представить себе, какие выгоды получит Испания от такой замены. Лютеране и фламандцы получат смертельный удар… Уж не говоря о Франции и ее закадычном друге папе Урбане.

Алатристе кивнул. Последствия просчитать было нетрудно. Даже он, последняя спица в колесе заговора, понимал, что́ сулит Испании воцарение Дзено. Но произнес только одно слово:

— Ловко.

Бальтасар Толедо провел рукой по бритому лицу, словно тоскуя по исчезнувшим усам. Так или иначе, сказал он, после того как сенатор Дзено станет дожем — это не будет касаться ни Алатристе, ни его самого, — найдутся грамотеи, которые озаботятся дальнейшим.