Многочисленные примеры вымышленных чудес, пророчеств и сверхъестественных событий, ложность которых во все времена обнаруживалась благодаря их собственной нелепости, в достаточной степени доказывают сильную склонность человечества к необычайному и чудесному и, разумеется, должны внушать подозрение ко всем подобным рассказам. Странно, может сказать всякий рассудительный читатель, просматривая повествования этих удивительных историков, что такие сверхъестественные явления никогда не случаются в наши дни. Но, я думаю, нет ничего странного в том, что люди всегда были способны лгать.

А вот как звучит у него мысль, которую я развивал выше:

При зарождении новых религий мудрые и ученые люди обычно считают вопрос [о связанных с ними чудесах] слишком незначительным, чтобы он заслуживал их внимания или рассмотрения; впоследствии же, когда они охотно разоблачили бы обман, чтобы разубедить заблуждающуюся толпу, оказывается, что время уже прошло, документы и свидетели, которые могли бы прояснить дело, исчезли безвозвратно.

Мне кажется, что здесь уместен только один подход. Если ответы настолько задевают нас за живое, если мы так горячо хотим верить, если нам важно знать истину, нам требуется не что иное, как скептическая придирчивость. Примерно как при покупке подержанной машины. В этом случае одного осознания, что вам позарез необходима машина, недостаточно. Автомобиль прежде всего должен быть на ходу. Вам недостаточно видеть, что продавец такой обаятельный и улыбчивый. Вы постучите по колесам, посмотрите на спидометр, заглянете под капот. Если вы сами не особенно разбираетесь в автомобильных моторах, то прихватите с собой знакомого, который в них спец. И это для такой банальности, как автомобиль. Разве не логично требовать хотя бы не меньшей скептической придирчивости в вопросах сверхъестественного, этики, морали, происхождения мира и человеческой природы?

Гиффордские лекции должны быть посвящены вопросам естественной теологии. Под естественной теологией традиционно понимается богословское знание, полученное исключительно путем логических рассуждений, опыта и экспериментов. Не откровения, не мистического опыта, а логики и разума. На достаточно протяженном отрезке человеческой истории этот подход показался бы непривычным. В частности, в записных книжках Леонардо да Винчи мы читаем: «Тот, кто в споре ссылается на авторитет, не ум свой использует, а память». Для начала XVI в., когда за знаниями в основном обращались именно к высшим авторитетам, это чрезвычайно крамольная мысль.

Самому Леонардо встречаться с разногласиями доводилось довольно часто. По дороге к одной из вершин в Апеннинах он обнаружил окаменевшие останки моллюсков, обитающих, как правило, на морском дне. Как они тут очутились? Традиционное богословское объяснение: обитателей пучин вынесло на склоны во время Всемирного потопа, когда океан подступил к горным вершинам. Леонардо, помнивший, что, потоп, по Библии, длился всего 40 дней, попытался вычислить, хватит ли этого срока, чтобы поднять моллюсков с морского дна, даже если горы скроются под водой, на каком этапе жизненного цикла моллюски попали на склон, и так далее. Результаты подсчетов шли вразрез с имеющимися данными, и Леонардо выдвинул весьма смелую альтернативную гипотезу: не море подступило к вершинам, а горы на протяжении долгих геологических периодов поднимались из моря. Такое мнение сулило множество неприятностей со стороны богословов. Однако гипотеза оказалась верной, и, думаю, я вправе заявить, что в наше время она подтверждена полностью.

Если мы собираемся обсуждать понятие Бога, ограничиваясь рациональными доводами, полезно было бы разобраться, что все-таки под этим понятием подразумевается. Это не так просто. Римляне называли христиан безбожниками. Почему? Потому что у христиан, конечно, имелся какой-то бог, но не настоящий. Христиане не верили ни в божественное происхождение обожествляемых императоров, ни в олимпийских богов. У них был особенный, совершенно другой бог. Называть иноверцев безбожниками было в порядке вещей. Однако общая склонность считать безбожником любого, кто верует иначе, преобладает и в наше время.

На Западе, точнее, если брать шире, в иудейско-христианско-исламской традиции, при мысли о Боге у нас, как правило, возникает некий набор ассоциаций. Эта общность отодвигает на задний план все принципиальные различия между иудаизмом, христианством и исламом. Мы представляем себе некую всемогущую, всеведущую, всеблагую сущность, которая создала Вселенную, слышит наши молитвы, вмешивается в дела человечества и так далее.

Допустим, у нас имелось бы надежное доказательство наличия некой сущности, обладающей частью этих свойств, но не всеми. Предположим, каким-то образом обнаружилось бы, что творец, создавший Вселенную, есть, но к молитвам он глух… Или, еще хуже, этот бог даже не замечает человека. Очень похоже на Аристотелев перводвигатель. Считать его Богом или нет? А если это кто-то всемогущий, но не всеведущий — или наоборот? Скажем, этот бог сознает все последствия своих действий, но многое просто вне его компетенции, поэтому он обречен довольствоваться Вселенной, в которой не способен целиком и полностью воплотить задуманное. Эти альтернативные разновидности богов редко принимаются в расчет и обсуждаются. Однако нет никаких оснований считать возможность их существования заведомо менее вероятной, чем образ привычного нам Бога.

Еще сильнее запутывают дело некоторые выдающиеся теологи, такие как Пауль Тиллих например, читавший Гиффордские лекции много лет назад и открыто отрицавший существование Бога, по крайней мере как сверхъестественной силы. Если уж прославленный теолог (и он с таким суждением не единственный) отрицает сверхъестественную сущность Бога, туман в этом вопросе еще больше сгущается. Разброс гипотез, представленных в категории «Бог», невероятно широк. В наивном западном представлении Бог — это исполинский светлокожий мужчина с длинной белой бородой, который восседает на огромном престоле в небесах и без воли которого ни одна малая птица не упадет на землю. А теперь сравним его с совершенно другим типом Бога, который мы находим у Баруха Спинозы и Альберта Эйнштейна. Они тоже прямо и недвусмысленно называют его Богом. Эйнштейн постоянно рассуждает о мире с точки зрения того, что Бог сделал или не сделал бы. Но под Богом они подразумевают нечто больше похожее на совокупность физических законов Вселенной, то есть сила тяжести, плюс квантовая механика, плюс единая теория поля, плюс еще несколько слагаемых равно Бог. И все это означает лишь ряд невероятно мощных физических принципов, объясняющих многое из устройства Вселенной, никаким другим объяснениям не поддающееся. Законы природы, как уже говорилось выше, действуют везде, не только в Глазго, а где угодно — в Эдинбурге, Москве, Пекине, на Марсе, на альфе Центавра, в центре Млечного Пути и где-нибудь у самых далеких квазаров. И то, что повсюду действуют одни и те же физические законы, достаточно примечательно. Это проявление силы гораздо большей, чем наша. Это проявление неожиданной упорядоченности мироустройства. Ее могло бы и не быть. Каждый участок космоса мог бы подчиняться собственным законам природы. Изначально никак не предполагается, что повсюду должны действовать одни и те же законы.