— Ох, лучше бы Уолтер не писал таких слов, — вздохнула Рилла. — Мне больно их читать. Он не трус… нет… нет!

Она окинула печальным взглядом все вокруг… и маленькую лесистую долину, и седые одинокие волны вдали. Как все напоминало ей об Уолтере! Красные листья все еще не облетели с кустов шиповника, склонившихся над излучиной ручья; их ветви были усеяны жемчужинами капель недавно прошедшего легкого дождика. Именно такими в одном из своих стихотворений описал их Уолтер. Ветер вздыхал и шуршал среди побуревших, покрытых инеем больших папоротников, затем грустно затихал, удаляясь вниз по ручью. Уолтер сказал однажды, что любит эту меланхолию ноябрьского ветра. Верные Влюбленные Деревья, как и прежде, держали друг друга в нежных объятиях, и ветви Белой Леди, давно превратившейся в громадное дерево, белели, красивые и изящные, на фоне серого бархата затянутого тучами неба. Уолтер дал им эти имена много лет назад, а в прошлом ноябре, когда проходил вместе с ней и мисс Оливер через Долину Радуг, заметил, глядя на ствол и голые ветви Белой Леди, над которой висел серебристый молодой месяц: «Белая береза — прекрасная юная язычница, не утратившая известного в раю секрета, как не стыдиться своей наготы». Мисс Оливер сказала: «Вложи эту мысль в стихотворение, Уолтер». Он последовал ее совету и прочитал им на следующий день чудесное стихотворение… совсем короткое, каждая строка которого дышала причудливой фантазией. О, как счастливы они были тогда!

Ну вот… Рилла торопливо поднялась… время истекло. Джимс совсем скоро проснется… надо приготовить для него второй завтрак… выгладить его распашонки… вечером предстоит собрание одного из комитетов молодежного Красного Креста… и хорошо бы закончить новый мешочек для хранения спиц и клубков… отличный будет мешочек, красивее, чем у любой другой девушки в молодежном Красном Кресте… красивее даже, чем у Ирен Хауард… так что надо возвращаться домой и браться за работу… Все эти дни она была занята с утра до ночи. Этот маленький проказник Джимс отнимал так много времени. Но он рос… он явно рос! Иногда она испытывала настоящую гордость за него, а иногда ей ужасно хотелось его отшлепать. Но она никогда не целовала его, и у нее не возникало такого желания.

— Немцы заняли Лодзь[46], — сказала мисс Оливер тихим декабрьским вечером, когда вместе с миссис Блайт и Сюзан сидела в уютной гостиной — все три были заняты шитьем или вязанием. — Мои познания, по меньшей мере в географии, благодаря этой войне существенно расширяются. Хоть я и «учительша», три месяца назад понятия не имела, в какой части света находится такое место, как Лодзь. Если бы кто-нибудь упомянул его название, мне оно ничего не сказало бы и не вызвало никаких чувств. Теперь я знаю о нем все: численность населения, местоположение, стратегическое значение. Вчера, когда я услышала известие о том, что германская армия захватила его в ходе второго наступления на Варшаву, душа у меня ушла в пятки. А потом я проснулась посреди ночи и с тревогой думала о нем. Меня не удивляет, что младенцы всегда плачут, когда просыпаются в ночной темноте. Все тогда гнетет мою душу, и кажется, что ни у одной тучи нет светлой изнанки.

— Когда я просыпаюсь ночью и не могу снова уснуть, — заметила Сюзан, которая одновременно вязала и читала газету, — я коротаю время, подвергая кайзера мучительной смерти. Прошлой ночью я изжарила его в кипящем масле, и это стало для меня громадным утешением, так как я не могу забыть тех бельгийских младенцев.

— Нам велят любить врагов наших, Сюзан, — сказал доктор внушительно.

— Да, доктор, дорогой, наших врагов, но не врагов короля Георга[47], — уничтожающим тоном парировала Сюзан. Она была невероятно довольна тем, что сумела своим ответом привести доктора в полнейшее замешательство, и даже улыбнулась, протирая свои очки. Сюзан никогда прежде не прибегала к очкам, но теперь обзавелась ими, чтобы иметь возможность читать фронтовые сводки в газетах… и ни одно сообщение не проходило мимо нее. — Вы можете сказать мне, мисс Оливер, как правильно произносить «Млауа» и «Бзюра» и «Прземисл»[48]?

— Это последнее — загадка, которую еще никто, похоже, не разгадал, Сюзан. И насчет двух других я могу только высказать предположения.

— Эти иностранные названия, по моему мнению, звучат совершенно неприлично, — сказала Сюзан с отвращением.

— Смею думать, Сюзан, что австрийцы и русские были бы почти такого же плохого мнения о наших Саскачеване и Маскедобите[49], — заметила мисс Оливер.

Тем временем Рилла в своей комнате наверху отводила душу, делая записи в дневнике.

«Все дела у меня на этой неделе шли вкривь и вкось, как говорит Сюзан. Часть этих неприятностей произошла по моей вине, а другая часть по чужой, но я, похоже, одинаково несчастна как по причине первых, так и по причине вторых.

На днях я отправилась в город, чтобы купить себе новую шляпу. Впервые в моей жизни никто не настоял на том, чтобы поехать со мной и помочь мне в выборе, и я почувствовала, что мама действительно больше не считает меня ребенком. И я нашла прелестнейшую шляпу… просто умопомрачительную. Бархатная, именно того оттенка глубокого зеленого цвета, что создан для меня. Он так мне идет, великолепно подчеркивая рыжевато-коричневые тона моих волос и цвет лица, который мисс Оливер так удачно назвала «сливочностью». Только один раз в жизни была у меня шляпа точно такого оттенка зеленого. Когда мне было двенадцать, я ходила в маленькой фетровой шляпке именно такого цвета, и все девочки в школе приходили от нее в восторг. Стоило мне увидеть эту бархатную шляпу, как я почувствовала, что просто должна купить ее… и купила. Цена была очень высокая. Я не стану приводить ее здесь, так как чувствую свою вину и не хочу, чтобы мои потомки узнали, что я заплатила так много за шляпу и вдобавок во время войны… когда все стараются или, по крайней мере, должны стараться быть экономными.

Когда я вернулась домой и примерила ее перед зеркалом в моей комнате, на меня напали сомнения. Безусловно, она была мне очень к лицу, но почему-то казалась слишком изысканной и нарядной для того, чтобы носить ее в церковь и на наши скромные деревенские встречи… короче, слишком бросающейся в глаза. В шляпном магазине она мне такой не казалась, но здесь, в моей маленькой белой комнатке, все было иначе. И этот ужасный ценник! А в Бельгии люди голодают! Когда мама увидела шляпу и ценник, она только посмотрела на меня. Мама — мастерица говорить взглядом.