В 1955 году накануне отъезда из Лос-Анджелеса она написала Милтону Грину полную надежд записку: «В Голливуде у меня никогда не было возможности научиться хоть чему-то . Я хочу самореализоваться и как женщина, и как актриса, но в Голливуде твоим мнением никто не интересуется. Тебе просто приказывают явиться на съемочную площадку к такому-то часу, и точка. Покидая Голливуд и направляясь в Нью-Йорк, я предчувствую, что наконец-то смогу стать самой собой». А что она чувствовала шесть лет спустя, когда ночным рейсом летела назад, в Калифорнию? Может быть, вспоминала финальный диалог из «Неприкаянных», написанный для нее Артуром Миллером? «Куда мы идем?» — спрашивает Розлин у Гая. «Пойдем вот за этой звездой, — отвечает старый ковбой, — той, что светит прямо у нас над головой. Она приведет нас к дому». В Лос-Анджелесе Мэрилин поселилась в доме номер 882 по Доэни-драйв. Она хорошо знала этот дом. Она жила здесь в 1952 году.

По мнению доктора Ральфа Гринсона, актриса до самого конца мечтала вернуться в Нью-Йорк. В январе 1962 года она подумывала переехать в Брентвуд, неподалеку от Санта-Моники, в дом номер 12305 по Пятой Хелена-драйв. Кстати, нью-йоркскую квартиру на Пятьдесят седьмой улице она так и не выставила на продажу. «Я уговаривал ее купить дом, — позже скажет доктор Гринсон. — Но она отвечала, что не намерена надолго задерживаться в Калифорнии, тем более пускать здесь корни. После съемок она собиралась вернуться в Нью-Йорк, который считала своим городом». Впоследствии в печати появилось много фотографий, сделанных на этой скромной вилле в мексиканском стиле. Если присмотреться внимательнее, то на некоторых из них можно видеть скамью возле входа, а на ней — стопку книг и экземпляр «New York Times». Значит, она возобновила подписку на газету, которую ей доставляли в Лос-Анджелес, и держалась в курсе новостей из «своего города». А в Лос-Анджелесе она отныне чувствовала себя изгнанницей.

После провала «Неприкаянных» — и со стороны зрителей, и со стороны критики — ее пригласили на съемки в новом фильме, вынудив задержаться в Голливуде. По условиям контракта, она «задолжала» «Фоксу» еще один фильм и согласилась играть главную роль в ленте «Что-то должно случиться» («Something's got to give»). Она потребовала, чтобы режиссером на картину взяли Джорджа Кьюкора, и добилась своего.

Первый же день съемок она прогуляла, сославшись на нездоровье. Насморк и боли в горле. Кьюкор ей не поверил. Дальнейшее больше всего походило на ожесточенную дуэль между кинозвездой и режиссером. Студия настаивала, чтобы Мэрилин продолжала работу. В дни, когда она все-таки появлялась на площадке, держалась она великолепно: похудевшая, серьезная, сияющая. Но ее постоянные прогулы ставили под угрозу бюджет картины и действовали на нервы всей съемочной группе. И без того продвигавшийся ни шатко ни валко проект окончательно рухнул, когда Мэрилин решила ехать в Нью-Йорк на празднование дня рождения президента. Новый владелец «Фокс» Питер Леватес изначально дал этой поездке зеленый свет. Затем, понимая, что сроки сдачи фильма горят, он изменил мнение, угрожая Мэрилин судом, если она сорвет еще хотя бы один съемочный день. Но тут вмешался Роберт Кеннеди, объяснивший, что его брат придает огромное значение выступлению актрисы на сцене Мэдисон-Сквер-Гарден. И 17 мая 1962 года Мэрилин в последний раз самовольно летит в Нью-Йорк. Как и в 1955 году, ею движет желание бунта против своего работодателя.

Адская кухня

По поводу отношений Мэрилин с семейством Кеннеди в начале 1960-х годов написаны тысячи страниц, но полной ясности в этом вопросе так и не достигнуто. Очевидно лишь, что весной 1962 года кинозвезда поддерживала более или менее тесную связь с Джоном (а возможно, и с Робертом). Как бы долго ни длилась эта связь — несколько часов, несколько ночей или несколько месяцев, — к моменту ее прибытия в Мэдисон-Сквер-Гарден с ней было покончено. Судя по всему, инициатором разрыва выступил президент.

Мероприятие затевалось с целью сбора средств для компенсации расходов, понесенных в ходе избирательной кампании. Звезды не только выступали бесплатно — условием участия в концерте было обязательство внести пожертвование в благотворительный фонд. В списке фигурировали такие имена, как Мария Каллас, Элла Фитцджеральд, Пегги Ли, Генри Фонда и другие. Таким образом, Мэрилин досталась роль брошенной любовницы, которую бывший возлюбленный пригласил воздать ему почести, а заодно и пополнить его кошелек. Кое-кто счел, что эта роль оскорбительна и даже унизительна. Но Мэрилин выступила так, что смешала все карты...

В 1962 году квартал Хелл'с Китчен между Тридцать седьмой и Пятидесятой улицами, где тогда располагался Мэдисон-сквер-гарден, слыл неблагополучным. Веком раньше это место представляло собой дикую свалку, куда в поисках пропитания забредали свиньи и козы. Здесь устраивали кровавые разборки банды ирландских гангстеров, затем эту зону облюбовали изгнанные из Гринвич-Виллидж чернокожие. Ходит байка, что однажды полицейский, наблюдавший за особенно яростной уличной дракой, сказал напарнику: «Здесь горячо, как в аду». «А это и есть адская кухня» (Hell's kitchen), — ответил тот.

В последний раз публика видела Мэрилин в Гардене семь лет назад — тогда она в своем черном корсете появилась верхом на розовом слоне. На сей раз на ней было жемчужное платье, подогнанное точно по фигуре здесь же, за кулисами. Целый день она репетировала свое «С днем рожденья!» («Happy Birthday»), которое с каждым повтором становилось все горячее и сексуальнее. Помимо традиционного праздничного приветствия она собиралась произнести небольшую юмористическую речь, сочиненную бродвейским либреттистом Ричардом Адлером:

«Спасибо, господин президент!

За все битвы, которые вы выиграли,

За то, как вы управляете Соединенными

    Штатами Воровства,

За то, что вы решаете тонны проблем,

Мы говорим вам спасибо — тысячу раз!»

Ну вот, пора. Она, как всегда, немного опаздывает. Через минуту она всколыхнет всю адскую кухню и заставит охнуть 15 тысяч зрителей, заполнивших скамьи. Она залпом выпивает последний бокал шампанского, набрасывает на плечи горностаевую накидку, делает глубокий вдох и выходит под свет прожекторов. На сцене Питер Лофорд объявляет: «Господин президент! The late Мэрилин Монро!» Поразительный конферанс! Фразу можно перевести как: «Господин президент! Вот и опоздавшая Мэрилин Монро!», а можно и как: «Господин президент! Вот и покойная Мэрилин Монро!» Одним движением она сбрасывает с плеч накидку. Бликами света вспыхивают жемчужины на платье. Весь ее силуэт словно плывет в окружении потустороннего молочно-белого переливающегося облака. Она похожа на призрак. И вдруг призрак делает небольшое движение — короткое, сухое, неожиданное и гениальное. Как мальчишка, запускающий в школьном дворе шарик, Мэрилин легонько постукивает по микрофону. Зачем? Проверяет звук. Будто бы. На самом деле — нет. Просто она показывает залу, что держит их всех, собравшихся здесь, и чем? Кончиками своих пальцев. Джон Кеннеди сидит в нескольких метрах от нее, в первом ряду балкона. Видит ли она его? Замечает его тень, его сигару, его черный галстук? Кеннеди — живое воплощение идеи wasp8, классический представитель Восточного побережья, баловень американской аристократии Верхнего Вест-Сайда, символ каникул в Мартас-Виньярде и светских вечеринок на Парк-авеню, ключевая фигура мира богатых и утонченных интеллектуалов, не пожелавшего принять ее в свои ряды. Теперь-то она знает, что ей никогда не стать среди них своей. И своим дерзким щелчком по микрофону она разбивает его, обращая в пыль. Затем чуть наклоняется вперед и на выдохе, словно дует на огонь, выводит: «Ha...рру Birthhhhday... То уouuuu». Ее медовый голос волной разливается по залу. Как семь лет назад мы задавались вопросом, что она делает на розовом слоне, так и сейчас недоумеваем: что заставляет Мэрилин устраивать этот спектакль перед Нью-Йорком и всей Америкой, прильнувшей в этот час к экранам телевизоров. После занятий в «Экторс студио», после Ли Страсберга и Лоуренса Оливье, после Артура Миллера и Трумена Капоте она возвращается к ним квинтэссенцией калифорнийского духа, Мэрилин в квадрате и в кубе. Бесспорно, от ее исполнения веет печалью, сожалением о впустую потраченной жизни и неизбывной тоской. Но в то же время на сцене стоит дитя кризиса, воспитанница сиротского приюта, чуть пухленькая юная девушка, немножко близорукая, слегка заикающаяся и ужасно робкая. И тем не менее эта девушка сама, без чьей-либо помощи, проделала путь от военного завода до вершины голливудских холмов. Пусть ей, несмотря на нью-йоркский опыт, так и не удалось стать самой почитаемой и высоко ценимой актрисой, она сумела остаться самой желанной. Она изгибается всем телом, взмахивает руками, подбадривает оркестр и обращается к залу: «А теперь все вместе: Happy Birthday!» В тот вечер 19 мая актриса затмила президента. Пока звучала ее песенка, она украла у него праздник, сорок пятый день рождения. Все поняли, что гвоздь программы — вовсе не он. В своем платье от Жана Луи она их всех положила на лопатки. Эта легендарная ночь стала ее триумфом, «одним из самых запоминающихся событий XX века», как утверждает Джером Чарин. «Впервые женщина, — продолжает он, — осмелилась открыто продемонстрировать силу воздействия своей сексуальности на президента, известного бабника, — и, между прочим, сделала это на глазах у всей планеты». Наконец, это «Happy Birthday» было последним публичным выступлением Мэрилин в Нью-Йорке — городе надежд и разочарований. И оттого в нем ощущался привкус прощания.