Неужели он воображает, дурень, что они этого не понимают, что такая простая мысль не приходила им в голову? Элиза покосилась на Дигби, но поймала на его лице лукавое, довольное, даже злорадное выражение. Не иначе как он что-то узнал про смерть Мориса, подумалось ей, не просто же так он ухмыляется от удовольствия, что они остались с носом, а ему привалила удача. Она уже готова была предостеречь его: ведь если он действительно что-то знает, тогда ему грозит опасность. Такие дурни, стоит им наткнуться на какую-то часть правды, тут же ее и ляпнут, вместо того чтобы держать язык за зубами. Но она все-таки ничего не сказала, раздраженная его злорадной ухмылкой. С чего это ей примерещилось? Вряд ли он мог что-то узнать. Ну а если и узнал, пусть Дигби Сетон сам заботится о себе, как и все остальные.

Трапеза в «Настоятельских палатах» подходила к концу. Далглиш был приятно удивлен. Он ожидал сам не зная чего. То ли парадного обеда из шести перемен на севрском фарфоре, то ли, наоборот, ореховых котлеток на деревянных тарелках с последующим совместным мытьем посуды. А им подали очень вкусное цыплячье рагу, тушенное с пряностями, а потом салат и сыры. Красное бордо было дешевое и немного терпкое, зато в изобилии, а Далглиш вовсе не разделял мнения винных снобов, будто пить можно либо первоклассное вино, либо не пить никакого. И теперь он сидел ублаготворенный, почти счастливый и осоловелым взором обводил огромную комнату, в которой они совсем терялись, сидя вчетвером посредине за простым дубовым столом.

Что дом принадлежал когда-то к монастырским строениям, было видно невооруженным глазом. Эта комната, например, служила монахам трапезной. Похожа на гостиную в «Пентландсе», только во много раз просторнее, прокопченные временем дубовые балки под потолком, футах в двадцати, напоминали раскидистую древесную крону на четком фоне неба, и лишь над самым столом колыхался шар матового света от шести горящих свечей. И очаг был каменный, такой же, как в «Пентландсе», но в увеличенном виде, он походил на небольшую пещеру, внутри которой ровно, как угли, горели цельные бревна. Шесть сводчатых окон, обращенных к морю, были сейчас закрыты ставнями, но все-таки слышался рокот прибоя и по временам жалобно взвывал ветер – собирался шторм.

Алиса Керрисон за столом сидела против Синклера – спокойная полная женщина, сдержанная, уверенная в себе и в своем месте и озабоченная, как казалось Далглишу, Главным образом тем, чтобы старый писатель побольше ел. Когда знакомились, у Далглиша возникло чувство, что он ее уже знал раньше, и очень хорошо. Ему почти сразу же стало ясно, откуда это ощущение: просто она была вылитая миссис Ной из игрушечного ковчега, который стоял у него в детской. Те же гладкие лоснящиеся волосы, словно намалеванные черной краской, расчесанные на прямой пробор и стянутые в узел на затылке. Та же плотно сбитая фигура, перехваченная надвое в поясе, и лицо-шарик, такое запомнившееся, с блестящими глазками-бусинками и румяными щечками. Даже одета также: в черное простое платье с длинными рукавами, украшенное у ворота и манжет узкими полосками кружев. Ее вид напомнил Далглишу детство, томительные воскресенья в родительском священническом доме, как напоминали церковные колокола и чистый запах шерстяного белья по утрам.

Она разливала кофе, а Далглиш смотрел на нее и старался понять, какие между нею и Синклером отношения. Не разберешь. Она держалась с ним не как с гением, а он с ней – не как с прислугой. Видно было, что ухаживать за ним ей нравится, но делает она это спокойно и деловито и без избыточной почтительности, будто ничего тут особенного нет. Порой, вдвоем внося очередное блюдо, как у них, по-видимому, было заведено, или озабоченно переговариваясь о том, когда и какое подавать вино, они походили на заговорщиков. Интересно, думал Далглиш, что побудило ее тогда, шесть лет назад, собрать пожитки и перебраться от Мориса Сетона к Синклеру? Алисе Керрисон, надо полагать, известно о Сетоне и его жене больше чем кому бы то ни было. А что ей еще известно? – вот вопрос.

Далглиш перевел взгляд на Синклера, сидевшего спиной к камину. Знаменитый писатель оказался меньше ростом, чем представлялось по фотографиям, но широкие плечи и длинные, чуть ли не обезьяньи руки производили впечатление изрядной физической силы. Лицо огрубело и слегка расплылось с возрастом, стало похоже на смазанный недодержанный снимок. Кожа свисала жирными складками, усталые глаза запали так глубоко, что совсем спрягались под взъерошенными бровями, но гордая посадка головы осталась, и пышная шапка белоснежных волос, горевшая сейчас, как неопалимая купина, в отсветах каминного огня, придавала Синклеру вид древнего Бога Саваофа. Сколько ему лет? Последний роман из его великой трилогии вышел в свет свыше трех десятилетий назад, а он и тогда уже был немолод. Для славы, которая его окружает, три романа – не такой уж солидный фундамент. Селия Кэлтроп, обозленная тем, что Синклер, несмотря на все ее старания, отказывается принять участие в устраиваемом ею Монксмирском литературном фестивале, не дает ей позволения посвятить ему очередную книжку и даже не приглашает к себе на чашку чаю, любила повторять, что его слава раздута, величие писателя – не только в качестве, но и в количестве. В последнем, пожалуй, Далглиш склонен был с ней согласиться. И все же, открывая любой из томов трилогии, всякий раз испытываешь изумление. Они стоят как три могучие скалы над урезом моря, где столько литературных репутаций давно разрушилось, точно песочные замки, размытые приливами и отливами литературной моды. «Настоятельские палаты», в которых Синклер живет, рано или поздно исчезнут, поглощенные морем, но имя его в литературе останется.

Далглиш был не настолько наивен, чтобы думать, будто великий писатель непременно должен оказаться и первоклассным говоруном, и, конечно, он не имел нахальства предполагать, что Синклер станет занимать его застольной беседой. Однако ужин прошел далеко не в молчании. Хозяин даже со знанием дела и вполне уважительно отозвался в разговоре о двух стихотворных сборниках Далглиша, притом чувствовалось, что не из желания быть приятным. В нем была какая-то чисто детская прямота и увлеченность. Исчерпав интересовавшую его тему, он сразу же переходил к другой. Говорили, главным образом, о литературе, хотя собственные произведения Синклера, похоже, больше не занимали, а любимым его легким чтением были детективы. К событиям в мире он был совершенно равнодушен. «Люди, дорогой Далглиш, либо вынуждены будут научиться любить друг друга, в сугубо практическом, несентиментальном смысле этого слова, либо кончат самоуничтожением. Повлиять на исход в ту или иную сторону давно уже не в моей власти». Но при всем том сказать, что он изверился, впал в безнадежность, Далглиш бы не мог. Он отошел от мира, но не с отвращением или отчаянием; просто человек достиг такой глубокой старости, когда ему стало все равно.

Сейчас он разговаривал с Джейн Далглиш, они обсуждали вопрос, будет ли в этом году шилоклювка садиться на гнездо. К этой теме, в отличие от всех прочих, оба относились с самой упоенной серьезностью. Далглиш смотрел через стол на свою тетку. На ней была темно-вишневая блуза из тонкой шерстяной материи с закрытым горлом и узкими рукавами на пуговках чуть не до локтя. Очень подходящий костюм для выхода в гости на восточном побережье осенью, и она носила его с небольшими изменениями, сколько Далглиш себя помнил. Но теперь, вследствие необъяснимого хода вещей, так одеваться стало модным, и к ее природной непринужденной элегантности добавился оттенок современного шика, что, по мнению Далглиша, никак к ней не шло. Она сидела, подперев щеку левой ладонью. Ее длинные смуглые пальцы были унизаны фамильными перстнями, которые она надевала только по вечерам. В рубинах и брильянтах вспыхивали от огня свечей разноцветные искры. Теперь разговор перешел на человеческий череп, который Синклер недавно подобрал на береговой отмели. Затонувшие кладбища обыкновенно понемногу возвращают сгинувшие с ними останки, после шторма люди, гуляя по пляжу, находят в песке то берцовую кость, то лопатку, выбеленные морем и хрупкие от древности. Но целые черепа встречаются редко. Синклер рассуждал о возрасте своей находки, причем довольно здраво. Однако о другом мертвеце, недавнем, до сих пор речь не заходила. Далглиш уже готов был признать, что неправильно объяснил себе полученное от Синклера приглашение. Похоже, хозяин дома вовсе не интересуется убийством Сетона. Хотя все-таки трудно себе представить, чтобы ему просто вдруг пришла охота познакомиться с племянником Джейн Далглиш. В это время Синклер повернулся к нему и своим рокочущим голосом, растягивая слова, спросил: