Как все быстро промелькнуло и испарилось в утренней дымке среди белых ночей… Вдова. Это слово никому не подходит.

Подруги говорили, что нельзя хоронить себя дома, нельзя жить интересами дочери. Но Мария Николаевна холодела от одной мысли о том, что кто-то другой, чужой будет ходить по их со Станиславом квартире, что кому-то другому она будет готовить ужин. Разве может выйти что-то хорошее из такой ерунды? Даже мысли об этом были – как предательство.

Одной лучше, спокойнее.

Лишь бы у дочери все было хорошо. Она ничем не заслужила такого. А теперь вот, возможно, она звонит своей матери, а той нет дома. Как же так! Может, что-то случилось и ей нужна срочная помощь! Может быть, наводнение. Говорили, в Москву идет северный фронт или циклон. В Европе беженцы.

Мария Николаевна, ты явно пересмотрела новостей, моя милая.

Она влетела в квартиру и подняла трубку старого, даже скорее старинного аппарата, хотя и понимала, что звонок уже оборвался. Три дня назад от дочки прилетела эсэмэска. «Добралась нормально, поезд очень удобный. Позвоню, как только будут новости».

Так и не позвонила. Может быть, не было новостей?

Мария Николаевна в сердцах откинула сумку в сторону и плюхнулась в кресло, где раньше любил сидеть муж. И что теперь делать? Нервничать? А что, если это вовсе и не Ирина звонила? Может быть, это звонили из ЖСК, хотели спросить, не нужны ли мне новые пластиковые окна. Они всем их предлагают по десять раз в год, а потом выясняется, что стоят они дороже, чем если просто заказать у фирмы. Да у Марии Николаевны и так окна хорошие. Зимой в квартире тепло. В их городе зима долгая, серая, плаксивая.

Мария Николаевна заставила себя отойти от телефона, серьезным усилием воли подавив порыв сесть напротив аппарата и просто ждать, ждать, ждать.

Нужно приготовить что-то на обед. Есть не особенно хочется, но нужно же соблюдать режим. Можно испечь кекс, но если она испечет его, то весь и слопает. Иринки-то нет! Может быть, заняться цветами? Вроде сегодня не так уж и жарко. Подрезать, сорвать подвядшие бутоны, подкормить цветочки.

Она почти расслабилась, когда телефон зазвонил снова.

– Алло! Я слушаю! Ира! – выпалила в трубку она. – Ты звонила?

– Алло! Алло! – Голос дочери звучал непривычно, издалека. Сквозь треск и шум было не разобрать, в каком она настроении. И, кажется, ей было плохо слышно.

– Говори, Иришка! – крикнула Мария Николаевна. – Как дела?

– Мама, ты меня слышишь? – проскрипело эхо в трубке, и Мария Николаевна испугалась, что их могут вообще разъединить. Но затем что-то щелкнуло, и шум исчез.

– Ира, ты здесь?

Пауза длилась долго, и было неприятно тихо в трубке. Затем Мария Николаевна услышала вздох.

– Ты была в церкви? – спросила Ира. – Я звонила, тебя не было дома.

– Я… ты не звонила два дня. Я думала, успею вернуться, – принялась оправдываться мать.

– Мама, это ничего. Все нормально. Я просто так спросила.

– Как ты, девочка моя? Что с твоим телефоном? Он все время недоступен.

– Я потеряла его.

– Что? Как? Когда? – Для мамы, как и для многих из ее поколения, техника была священна, а ее потеря равнялась катастрофе. Маленькой, конечно, но все же. Ирина покачала головой, бросая взгляд на дверь. Интересно, дорогой получается разговор? Нужно будет узнать.

– Я… все нормально, мам, телефон – это ерунда. Я как куплю новый, сразу дам тебе номер. Лучше скажи, мам… у вас там нет новостей? – В вопросе прозвучала невольная, неконтролируемая надежда. Мария Николаевна хотела что-то ответить, да не нашла слов. Так и молчала, и по этому молчанию стало понятно, что сказать ей нечего. Потом мама тихо сказала:

– Я молилась, Ира. Подала записку. Все будет хорошо, конфетка.

– Не говори мне этого, мама. – Голос дочери стал сухим, колючим, как кактус. – Не надо, я не хочу этого слышать. Мне все равно.

– Все равно?

«Ну вот, – подумала Ирина, – мать обидела. Трудно тебе было, что ли, промолчать? Трудно было бросить пару ничего не значащих, но таких успокаивающих фраз?» Ирина знала, как важно для ее матери это – знать, что бог на их стороне. Но что-то внутри, что-то злое и несчастное, не давало Ирине сделать это. Люди способны на все, но кое-что все же выше их сил. Ира вдохнула поглубже и сказала то, о чем думала весь вечер и ночь, что не давало ей покоя, ныло и кровило, как рана на стесанной коленке.

– Я была там, мама. Два дня простояла, и знаешь что? Мама, ее нет! – пробормотала Ира, и стало слышно, что голос дрожит. – Ее нет в квартире. Уже месяц как.

– Постой, дочка, откуда ты знаешь? – Мария Николаевна осела на пуфик рядом с аппаратом и схватилась за ручку, пришпиленную к большой, в линейку, тетради для записей. – Ты уверена? Ты там была, прямо в квартире? Ты говорила с ней?

– Я говорила с жильцами, мама. Они живут там уже месяц и собираются жить еще год. Еще ГОД, мама! – прошептала дочь и замолчала, пытаясь справиться с паникой.

– А ты спросила, где Анна Викторовна?

– Я спросила. Я сказала, что принесла телеграмму для нее.

– И что? – Сама того не замечая, Мария Николаевна принялась рисовать что-то на листке.

– Они мне не поверили. Решили, что я интересуюсь квартирой. Хочу перебить их контракт на аренду. Сказали, что у них был агент, что все оформлено по закону. Мама, ее нет. Она солгала, понимаешь? Ни в каком она не в отпуске и не была в нем. Она уехала, переехала куда-то. Прячется от нас. Ты понимаешь, что это значит?

– Успокойся, Ира. Ты должна успокоиться и позвонить Марку. Это может означать все, что угодно. Ты пробовала с ней связаться?

– Она не брала трубку, мама. С каких бы номеров ее ни набирали, с мобильных, с городских, с московских. Абонент недоступен. Она, наверное, сменила номер. А теперь, без моего телефона, я ведь никому и позвонить не могу. Мама, ты найди мою записную книжку у меня в комнате, ладно? Мне нужны телефоны Марка и ее телефоны. Я ни одного номера не помню, представляешь? Только наш домашний. Кошмар.

– Ты… – Мария Николаевна не замечала, что волнуется, что сердце стучит как заведенное, а ручка царапает исчирканный листок. Она не знала, что сказать Ирине. То, что Анна Викторовна соврала им и исчезла, было непостижимо и страшно. – Ты вернешься?

– Нет, не могу сейчас. Я останусь в Москве, пойду к ней на работу, буду искать ее друзей, знакомых, врагов. Ее парикмахера и маникюршу.

– Девочка моя, бедная моя девочка, – всхлипнула Мария Николаевна, и Ирина тут же почувствовала ощутимый укол в области сердца.

– Мама, ты не должна… Не обращай внимания на меня. Я рада, что ты ходила и молилась. Молись еще, мама, ладно? – Голос Ирины шелестел, а Мария Николаевна плакала. Но становилось легче. Слезами омоюсь.