С санями и вправду было ладно. И спину не гнуть. И дровец на растопку кой-каких по дороге по берегу наломал да связал верёвкой. Пришёл домой усталый и весёлый. Бывают же встречи! Вот Валюха даёт! Бизнесменша! Погляди ты! Как закручивается всё! И ведь управил же Господь! Федосьюшка…

Растопил печь. Зажёг свечку. Перекрестился двумя перстами. Так в детстве учил внучков и наказывал верить в Бога, как исстари на Руси веровали, его прадед Афанасий Полушкин.

Борис поставил чайник. Плита уже горячая. Сейчас закипит водица. И попьёт он фирменного напитка – «Майского» чайку. С сахаром. Вприкуску.

Майка нервничала. Она уже лишних полчаса стояла на краю пригородной железнодорожной платформы, от колючего февральского ветра со снегом кутаясь в полы коротенькой меховой шубки, которую она смастерила недавно на модный молодёжный манер из длиннополой материнской шубы.

Колька опаздывал. А ведь следующая электричка до Смолёнова пойдёт только через два часа. Они познакомились год назад во время студенческих каникул в одном подмосковном доме отдыха и пришлись по сердцу друг другу – теперь жили вместе у Кольки в деревне под Москвой в ветхой бабушкиной послевоенной избушке со шведской печкой и большой вислоухой дворнягой Тишкой, который в отсутствие хозяев жил сам по себе, бегал без привязи на вольной деревенской волюшке, никого не трогал и ждал своих неугомонных хозяев.

Майка училась в Авиационном институте. Колька в Литературном. Он на два года позже её поступил на первый курс, зато она на четыре года была моложе Кольки.

Сегодня они решили смотаться с лекций пораньше и рвануть на трёхчасовой электричке, чтобы успеть заготовить дров на завтра и ближайшие пару дней. Когда электричка, как беззубая разбойница-старушка, уже свистела на подходе к платформе, из подземного перехода выскочил букет белых роз, из-за которых выглянула наконец растрёпанная голова мерзавца Кольки.

– Привет, Майчик! Это тебе. Успел… – Они кое-как затолкались в вагон. – Лекция была интересная сегодня. Читали спецкурс по творчеству Валентина Распутина. Заслушался.

Они встали лицом друг к другу. Колька попытался было расстегнуть молнию на сумке, чтобы достать книгу, но тут на очередной станции ввалилось множество народу, его и сумку приплюснуло так, что бедный Колька оказался рад и тому, что вообще устоял на ногах. Перед Майкой какой-то высокий мужчина чуть попятился назад, и она тотчас же этим воспользовалась – повернулась к окну, чуть нагнувшись, ловким движением рук выхватила из сумочки тетрадку с ручкой и стала записывать какой-то свой таинственный вязальный узор, считая петли.

Колька ей по-хорошему завидовал. У него Дмитрий Карамазов едет в Мокрое к Грушеньке. А книгу всё никак не приспособить… Электричка всё дальше и дальше от Москвы.

Вот уже и можно присесть. Ехать ещё час с небольшим. Колька добирается до Достоевского. Через книгу оживает и начинает твориться в душе то неповторимое действо, которое испытываешь при погружении в мир творчества и мастерства настоящего художника слова. Сердце Кольки отзывается чувству Дмитрия, тонкой грани между безудержной страстью и братской любовью к сестре, которую Колька для себя открыл и обдумывает сейчас. Майка толкает его в бок.

– Коль, обними, я посплю.

Колька обнимает и продолжает читать и раздумывать, листая страницы романа свободной рукой.

В посёлке на станции ветра нет, но идёт снег. На платформе ботинки Кольки и Майкины сапожки торят две ниточки следов, а на автобусной остановке вечерних пассажиров уже ждёт урчащий прогревающимся движком рейсовый автобус и стоящая в салоне девушка-кондуктор с не в меру строгим лицом, считающая входящих.

Автобус трогается. Им выходить на четвёртой остановке. Раз. Два. Три. Четвёртая. Автобус с красными огоньками и светящимися жёлтыми окошками уползает за поворот. И всё. Мрак. Только слышно, как идёт снег и сбоку кто-то бьёт чем-то мягким по ногам. Это Тишка. Дождался. Он рявкает несколько раз от собачьего счастья и исчезает где-то впереди.

Надо идти. Они спускаются с обочины, нащупывая ногами в темноте свою наторённую тропу до дома. Тишке легко. У него собачий нюх и четыре лапы. Там, где не проваливаешься по пояс, и есть тропа. Когда сваливались оба и выкарабкивались ползком, подбегал Тишка, лизал их в мокрые лица шершавым языком и опять убегал вперёд, уже по-хозяйски, не растрачивая на пустой лай свои чувства.

Майка несёт букет роз, и аромат цветов смешивается со свежестью падающего снега, который она всё время пытается стряхнуть с них, потому что думает, что розы замёрзнут под снегом. Колька отыскивает в темноте полынные и репейные вешки, которые в течение зимы они с Майкой втыкали по дороге.

Шагать надо два километра. Мимо старого кладбища в гору, а потом столько же вниз. А там – Смолёново.

И вот наконец перед ними медленно выстраивается силуэт старого двора. Пришли. Колька открывает дверь террасы. Зажигает свет, который после темноты бьёт в глаза жёлтыми брызгами. Они входят в остывшую за день избу и принимаются за дело.

Майка ставит цветы в трёхлитровую банку и на газовую плитку воду. Наливает чайник. Вода, к счастью, не успела замёрзнуть. Колька кочергой выгребает из поддувала печи вчерашнюю золу и закладывает в топку новую порцию дров.

Вскоре по избе тянется мясной дух кипящих в кастрюле и парящих на всю избу пельменей вперемешку с дымом от печки, которая давно уже не дружит с тягой и сдаётся только после нескольких попыток засовывания в отверстие дымохода горящих факелов из старых газет.

Постепенно огонь осваивается в топке и через приоткрытую дверцу отдаёт в избу немного тепла и света. Майка с Колькой садятся у открытой печной дверцы на постеленный на полу полушубок, посередине ставят тарелку пельменей с брошенным сверху кусочком сливочного масла, двумя деревянными ложками по краям, в руках – разломанный надвое батон. Смотрят на потрескивающие в печке поленья и уминают пельмешки с азартом и наперегонки, до последнего. Последний сегодня достаётся Майке. Значит, по жребию ей вставать ночью к печке.

Колька подбрасывает дров ещё и ещё. Сложенная сбоку от печки поленница становится всё меньше и меньше, а тепла в избе всё больше. У печки перед открытой дверцей уже не посидишь. Да и пора пилить-колоть.

Остатки пельменей с бульоном и покрошенным хлебом из кастрюли перемещаются в собачью миску, возле которой уже виляет хвостом примчавшийся откуда-то Тишка. Около часа Майка и Колька пилят двуручной пилой бревешки, привезённые из леса в выходные. Колька колет дрова и носит их греться к печке. Потом садятся пить чай с земляничным вареньем. В избе становится совсем тепло. Розы ожили и благоухают на столе рядом с большими чашками.

Майка вспомнила, как летом они с Колькой ползали на карачках в зарослях душистой земляники на дикой лесной поляне. В пластиковых прозрачных ведёрках становилось всё больше и больше крупных спелых ягод, и они, усталые и счастливые, шли вечером домой под нудный писк комарья, чтобы на следующий день заняться приготовлением любимого Майкиного варенья. Майка была счастлива тогда оттого, что делали они это вместе, с Колькой. Устали тоже вместе. И варенье у них получилось. И никто не заныл во всё время, пока занимались им.