Одно я знаю совершенно точно: мой отец всячески внушал нам мысль о ценности трудолюбия с малых лет. Помню, как-то раз мне понадобились деньги, чтобы заплатить за школьную экскурсию. Я должен был их «заработать», и, чтобы это сделать, я должен был выиграть у папы в игре. Мы вытащили огромную картонную коробку. Не знаю, что изначально в ней хранилось, но ее с легкостью можно было использовать как игрушечный домик для троих-четверых детишек. Мы играли в «баскетбол», используя коробку в качестве кольца. И слава богу! Я был еще очень мал и неважно играл в обычный баскетбол, но в эту коробку даже я мог попасть! Папа не позволил мне выиграть в тот день. Он не был сторонником теории о том, что ребенку нужно позволять выигрывать только потому, что он ребенок. Победу надо было заработать.

Отец научил меня играть в шахматы, когда я был совсем маленьким. У него был специальный набор шахматных фигурок. Они были необыкновенно гладкими и сверкающими. Сама шахматная доска явно видала лучшие времена. Папа и его лучший друг часто играли, пока учились в колледже. Я заучил один дебют, сицилианскую защиту, и постоянно его применял. Мы играли, играли и снова играли. Не знаю, сколько партий мы сыграли, прежде чем я наконец выиграл. Думаю, я даже не понял, что поставил ему шах и мат.

Мы устраивали длиннейшие состязания в «Монополию». Эта игра часто начиналась как семейное времяпрепровождение, в котором участвовали и мама, и Колин. Но очень скоро в игре оставались только мы с папой и продолжали игру часами. Одна из наших игр длилась несколько дней, и игральная доска стояла, нетронутая, ожидая продолжения на следующий день. Мы смаковали каждую битву, каждый выигрыш.

А еще – пинокль. Это была настоящая семейная игра. Я знаю, что в родительском доме до сих пор повсюду лежат листы с записями счета – вечные летописи сыгранных давным-давно игр. Я совершенно уверен, что члены обеих сторон моей семьи играли в пинокль, и никогда не забуду тот момент, когда меня наконец пригласили сесть за игровой стол. Я ощущал это как великую честь – не только потому, что семья сочла меня достаточно взрослым, чтобы играть; но, если я садился играть, это означало, что из игры должен был выйти кто-то из взрослых. Мои родные демонстрировали бесконечное терпение, пока я учился. Пинокль – трудная карточная игра, и существует масса нюансов, которые влияют на ее ход. Мне казалось, что каждый из них опережает меня на три шага, и я не представлял, как им удается так здорово играть! В одной партии я был партнером отца, и он выиграл торговлю. Я был так счастлив, что мне достался ход в объявленном им сьюте, что с гордостью выложил карты на стол… прежде чем передать их ему. Я все испортил! Нам пришлось спасовать, и я никогда не забывал ту игру. Отец был ужасно разочарован, но тщательно объяснил, что мне следует делать в случае, если такая ситуация когда-нибудь повторится. Она не повторилась, но урока я не забыл.

Чтобы выигрывать, надо учиться.

Мне приходилось зарабатывать те дополнительные блага, которые были нужны мне в жизни. Мама с папой считали, что мы должны получать новые кроссовки, когда они нам действительно нужны, но если мы хотели «особенную» обувь или нечто получше, чем то, что можно было купить в нашем местном универмаге, мы с Колин должны были сами покрыть разницу в цене. Когда мне захотелось вступить в горнолыжную команду, я сам оплатил свою экипировку.

Чтобы добыть эти дополнительные деньги, я работал у отца. Думаю, большинство сыновей, которым случалось работать у отцов, согласятся, что это непросто. Хотя первую работу в своей жизни я получил вне круга семьи в возрасте одиннадцати лет, разнося газеты Watertown и Daily Times, первой моей настоящей работой была должность «помощника» в «Похоронном бюро Каллахана». Когда я был помладше, в число моих обязанностей входила стрижка газона на лужайке, мойка катафалка и уборка дорожек от снега. В северной части штата Нью-Йорк уборка снега превращалась в бесконечную работу в течение шести месяцев в году! Не раз бывало, что, едва закончив процесс, мне приходилось начинать все снова.

Какой бы работа ни была, отец рассчитывал, что я сделаю ее как следует. Если я оставлял тонюсенький ряд травы, потому что снебрежничал, сделав неверный поворот, то должен был вернуться назад и снова пройтись по этому участку, чтобы трава был пострижена ровно. Лучше было исправить свою ошибку, чем дожидаться, чтобы это велел мне сделать отец. От меня ждали, что я буду исправлять ошибки, если совершу их, иначе не видать мне платы.

Мойка катафалка была моим самым нелюбимым занятием. Катафалки – машины высокие. Добраться до его крыши было не так-то легко. Крыша была черной, и необходимо было протереть ее насухо до того, как сформируются пятна от воды. У колес были спицы, минимум по пяти десятков на одну шину. Ох, как же я их ненавидел! Почему у нашего катафалка не могут быть нормальные колпаки на колесах? Покончив с этой частью работы, я должен был двигаться дальше и мыть белобокие покрышки. Мытье катафалка казалось работой, которой конца-краю не видно, а мне приходилось исполнять эту нудную обязанность всякий раз, как кто-нибудь отходил в мир иной.

По мере того как я взрослел, росли и мои обязанности. На меня часто возлагали обязанность аранжировать цветы, переставлять и составлять стулья, убирать похоронное бюро до его открытия. Я даже помогал папе забирать тела из домов и развозить гробы. Мой отец следил за тем, чтобы все эти обязанности исполнялись с одинаковой старательностью.

Только когда я стал гораздо старше, я осознал некоторые из тех уроков, что внушал мне отец. Честно говоря, даже не знаю, действительно ли он пытался внушить мне эти уроки – или они были непреднамеренным побочным продуктом воспитания.

1. Гордись своей работой.

2. Делай все правильно с первого раза.

3. Не всегда главное в твоей работе – это ты сам.

Хотя чистка колесных спиц была скучнейшим занятием, за теми усилиями, которых требовал папа, стояла некая фундаментальная причина. И это была не просто гордость за собственную работу. Важно было не только сделать свою работу правильно. Дело было еще и в том глубоком уважении, которое мы, семейство Каллаханов, хотели продемонстрировать семье покойного. Порт-Лейден – городок маленький. Мы знали в нем всех. Мы знали родственников покойного. Мы должны были оказать уважение самому покойному, его семье и даже нашему городку. Мы сгребали снег не только для того, чтобы дорожки были чистыми. Акт расчистки дорожек предназначался скорее для того, чтобы родственники могли по чистым дорожкам безопасно добраться до похоронного бюро. Чтобы они не поскользнулись, чтобы им не трудно было идти по тротуару. Родственникам и друзьям почившего хватало трудностей со смертью любимого человека. Дополнительные сложности в пути к похоронному бюро были им не нужны, и моей заботой было облегчить им этот путь насколько возможно.

Поступай так, словно твои действия имеют значение. Ведь так и есть. –

Уильям Джеймс

Диагноз был поставлен мне всего через несколько месяцев после смерти отца. У меня, в сущности, не было шансов как следует оплакать его, потому что теперь уже надо было оплакивать самого себя.