Из всех отважных защитников русского блиндажа в живых остался только один, но его ожоги были настолько ужасны, что вряд ли можно было надеяться на то, что он выживет. Однако я все же приказал двум русским пленным, которые вроде бы что-то смыслили в оказании первой помощи, перевязать его, а также дал им еще перевязочных материалов для того, чтобы они помогли и другим раненым русским.

Несколько наших рот добрались к тому времени до восточного берега озера и рассредоточивались теперь в боевые порядки для штурмовки более глубоких эшелонов сталинской линии обороны. Но наиболее трудная задача на сегодня была уже выполнена. Захват деревни Гомели и соединительной протоки между двумя озерами оказался удачным с первой попытки, а хорошо укрепленная линия фронтальной обороны русских — сломлена и прорвана. С помощью русских пленных наши саперы за сорок минут возвели новый мост на обломках старого, и по нему медленно двинулись первые тяжелые артиллерийские орудия.

Дехорн и я вернулись на наш главный перевязочный пункт в Гомелях. У входа в дом стояла наша маленькая полевая санитарная повозка, запряженная Максом и Морисом.

— Ну, вот и прекрасно! — ободряюще кивнул я Дехорну. — Мюллер уже здесь, и все идет по плану.

Входя в дом, я громко позвал Вегенера, но на мой голос никто не отозвался.

— Вегенер ранен… В голову, — тихо сообщил мне Мюллер, встретивший меня в дверном проеме в заднюю комнату.

Вегенер лежал вместе с другими ранеными на подстилке из соломы. Он был в полном сознании, но густо пропитанная кровью повязка на его голове говорила о том, что ранение было очень серьезным. Я осторожно снял бинты и похолодел: винтовочная пуля вошла в заднюю правую часть шеи, прошла через всю голову и вышла наружу через правый глаз Вегенера. Успокаивало по крайней мере то, что при этом не наблюдалось никаких признаков паралича.

— Где это случилось? — как-то довольно глупо спросил я у Вегенера. — Как такая рана вообще возможна?!

— Здесь, за домом, — хрипло и едва различимо прошептал он. На этом его силы, видимо, закончились, потому что говорить дальше он уже просто не смог.

— Прямо за домом, — подхватил его ответ Мюллер. — Вегенер вышел наружу, чтобы принести еще соломы, нагнулся за ней и вдруг упал ничком. Я все это видел, стоя позади него, и втащил его в дом.

— Какое дьявольское невезение… — пробормотал я. — Поймать шальную пулю, когда бой за деревню был уже закончен!

Правый глаз Вегенера был просто-напросто выбит пулей изнутри. Ужасного вида пустую глазницу прикрывало теперь, да и то частично, лишь верхнее веко и несколько нитеподобных кусочков красной плоти. Нижнее веко, а вместе с ним фрагмент лицевой кости в верхней части щеки, прямо под глазницей, были также снесены пулей. «Какое ужасное несчастье!» — не переставал я повторять все это время про себя. Входное отверстие от пули сзади на шее было не очень большим, и потому кровотечение было не слишком сильным — только слегка кровоточащие капилляры. Оставив левый глаз открытым, я наложил на голову бедному Вегенеру свежую повязку, сделал укол для облегчения кровообращения, а также еще одну болеутоляющую инъекцию.

— Твоего правого глаза больше нет, — сказал я ему как можно мягче и спокойнее, — но хороший протезист сделает тебе такой новый глаз, что внешне он будет выглядеть совсем как настоящий. Главное, что не задет мозг, а левым глазом скоро научишься видеть не хуже, чем двумя. Не падай духом, парень! Отнесись к случившемуся с той точки зрения, что оно означает для тебя окончание войны.

К дому подъехала наша санитарная машина. Трое других солдат имели несравнимо более легкие ранения, и Мюллер помог им устроиться внутри. Вегенер тем временем заснул. Частота и наполнение пульса были удовлетворительными. Я запрыгнул вместе с Дехорном в санитарную машину, и мы отправились к мосту, чтобы забрать раненых из воронки, а на обратном пути заехать еще и за Вегенером. Раненые с более легкими случаями были оставлены дожидаться следующей санитарной машины.

Мы осторожно переехали через мост, но на этот раз никакого огня из третьего блиндажа уже не велось. Хоть Штольц и смотрел уже на этот блиндаж, как на свою добычу, окончательно вывел его из строя все же не он, а… Больски! Как раз в ту минуту, что Штольц разговаривал со мной в воронке о том, что собирается «выкурить» оттуда русских, подобравшись к ним с тыла, Больски взял отделение штольцевских же солдат и произвел на бункер примитивную фронтальную атаку. Вне всяких обсуждений, это был слишком опрометчивый поступок с его стороны, однако последствия его оказались вполне успешными. Доказав таким образом свою (хоть и бездумную) отвагу в бою, Больски стал полагать, что приобрел себе в Гомелях настоящее имя и всеобщее признание его несомненных рыцарских достоинств.

Наша артиллерия направила теперь свой огонь на мост у деревни Далежки, и мы слышали, как русские орудия ведут свой непрерывный ответный огонь. Однако в те минуты, когда мы собирали наших раненых, опасаться нам было нечего, так как вражеский огонь оказался сосредоточенным в стороне от нас. Состояние солдата, которому я произвел переливание крови, оказалось вполне удовлетворительным, и сей отрадный факт наполнил мою душу самым счастливым ликованием за все это вовсе не бедное событиями утро — ведь когда я увидел этого беднягу впервые, я был уверен, что его шансы выжить совсем не велики. Санитарная машина крадучись пробиралась обратно по улицам Гомелей, чтобы забрать Вегенера и отвезти его вместе с раненым в горло в тыловой госпиталь. Когда они уезжали, Дехорн и я провожали осторожно переваливавшуюся по ухабам машину очень опечаленными взглядами. Расставание с Вегенером очень сильно повлияло на Дехорна, а мне он был вообще земляком — так что война, можно сказать, ударила теперь и по нашему дому.

Влившись в основной поток наших войск, мы двинулись вместе со всеми по дороге на Далежки. На обочине я увидел пять свежих могил, на которые как раз только что были установлены березовые кресты. Двое погибших были из 9-й роты Титжена, совершившей героический рывок по левому флангу наступления, один из штольцевской роты и один из 12-й роты под командованием Кагенека. Пятый был сапером. Я взглянул на часы. 8.25 утра. Вся операция заняла менее четырех часов.

— Как имена погибших? — спросил я у солдата, устанавливавшего кресты и теперь водружавшего на них стальные каски. Он перечислил мне их имена.

Четверых из них я не знал, а пятым оказался один из штольцевских близнецов. Память услужливо перенесла меня в Филипово, где в составе своей роты близнецы играли в ручной мяч против команды 9-й роты. Оба играли прекрасно и носились по всей площадке как ураган, а один из них забросил в самом конце решающий мяч. После игры, хитро посмеиваясь, каждый из близнецов уверял, что победный мяч забросил именно он, и никто из нас не знал, кто же из них говорит правду, а кто просто смеется. Теперь один из них мертв. Шутка закончилась.

— Где второй брат? — спросил я у солдата.

— Он только что ушел — сразу, как только похоронил брата. Вон он!

Он указал своей малой саперной лопаткой вдоль песчаной дороги на восток на удалявшуюся понурую фигуру оставшегося в живых близнеца. Да, это был он — медленная походка, поникшая голова… Я подумал тогда о том, каким, должно быть, страшным одиночеством предстоит ему теперь мучиться без брата до самой своей смерти.