Солдат уже выписали и куда-то увезли. В один прекрасный день и нас, тоже без предупреждения, усадили в грузовики и через какое-то время высадили в знакомом мне городе Л., у здания бывшей гостиницы (военный госпиталь был переполнен, и нас там не приняли). Сначала последовала обычная санобработка, а потом нас подняли на третий этаж здания. Нас расположили в чистой палате вместе с десятью другими солдатами, лежащими здесь с самыми различными болезнями и ранами. Все остальные превращенные в палаты помещения дома были забиты немцами, мужчинами и женщинами, у большинства из них был тиф, и они быстро умирали. Всех заболевших быстро доставляли сюда — русские опасались эпидемии.

Немецкие медсестры работали под надзором русских. Лекарства и бинты для перевязок были изъяты у немцев. За солдатами полагался особый присмотр, и они тщательно ухаживали за нами. Русский медицинский персонал здесь был тоже неплох, и доктора следили за каждым из нас. Кормили хорошо и регулярно, я уже стал даже съедать хлебные сухари, по крайней мере, они задерживались в желудке и кишечнике. Еще мне давали какую-то жидкую кашицу и лекарства. Только там я наконец смог заснуть по-настоящему крепким и долгожданным сном.

Я продолжал отказываться от питья, кровь в испражнениях исчезла. Наступил кризис, к этому моменту я весил 49 кг. С помощью другого больного я наконец сумел встать, опершись о стену, и вскоре уже начал ходить самостоятельно, хоть и с трудом, но без посторонней помощи.

Немецкие медсестры или уже подверглись издевательствам в прошлом, или же подвергались им тогда. Нарукавная повязка с красным крестом не могла служить защитой от актов насилия, оставалось рассчитывать лишь на объявленный карантин и на предупреждающие надписи: «Осторожно, тиф!» Только они и сдерживали русских.

Снова и снова приходилось выслушивать одни и те же истории. Изнасилования во всех мыслимых и немыслимых формах, извращения, о которых и не подозреваешь. Думаю, что женщина, испытавшая на себе такое обращение от «человеческих особей», вряд ли сможет вернуться к нормальным, физиологическим отношениям, существующим между мужчиной и женщиной. Как мне кажется, у русских хватало ума помалкивать о подобных вещах.

Однажды на рассвете нас разбудили крики и беспорядочная стрельба. Снова решили отпраздновать 1 Мая? Или это день рождения «отца народов» Сталина? Но в то, что мы вскоре услышали, было трудно поверить — наступил мир. Значит, эта война все-таки закончилась. Гитлер мертв,[75]Германия разгромлена. Нам наплевать на любой исход. Нам бы как можно быстрее собраться и отправиться домой. Мы строим планы, обсуждаем их, а потом отбрасываем. Над всем нависает огромный знак вопроса.

Сейчас очень любопытно вспомнить тот десяток людей, представителей самых разных общественных прослоек, рассказывающих свои и чужие истории, выносящих свои собственные суждения без какого-либо влияния со стороны. Никто не оплакивал Гитлера. Конечно, прискорбно, что немецкие войска были разбиты, но этого стоило ожидать. В случившемся не было вины немецкого солдата, рабочего, горожанина, дельца или ученого. Это была вина военных генералов и дипломатов. Это они вовремя не разглядели преступных намерений Гитлера. Это они не пытались договориться с Америкой и Англией.

Надеялись на то, что большую часть нашей страны оккупируют войска из-за океана, причем никто не сомневался, что их ступень развития куда выше, чем у русских. Понятно, что Америка и Англия сделали все возможное, чтобы сокрушить нацизм и Гитлера. За много лет до этого мы тоже пришли к выводу, что существующая система претендует на трон божий, и мир под властью нацистов не может быть счастливым. Именно тогда требовалось действовать сообща с коммунистами, но теперь и большевизм нужно было уничтожать, как и нацизм. Он приведет мир к краху, и тот хаос, в котором суждено было очутиться нам, покажется лишь малой толикой хаоса всеобщего. Такого мнения был даже серьезный человек, докер из Данцига, член коммунистической партии Германии с 1918 года.

Русские объявляют по всему зданию, что раненые и больные будут освобождены через три дня. Мы получим соответствующие документы об освобождении и будем отправлены в родные города на транспорте.

Все посчитали себя достаточно здоровыми, чтобы уехать.

Я получаю сопроводительные бумаги для группы из девяти человек и инструкции, как попасть в город Ш[найдемюль; Пила]. Там я должен доложить в штабе о прибытии, и нас посадят на поезд. Едем через весь город в страшной тесноте и толкотне, потом силы иссякают. На ночь останавливаемся на ближайшей разоренной ферме.

На следующий день мы едва ползем вперед, но, как и вчера, рано останавливаемся на отдых. Таким образом, мы побили все рекорды и прибыли в Ш[найдемюль] на шестой день, одолевая по 5 километров в день.

В подвалах фермерских домов мы нашли много съестных припасов. Нужно было только разобрать завалы в нужных местах, и там оказывалось предостаточно еды, которую ищущие «просмотрели». Грязную плиту отчистили, и скоро на ней дымились кастрюли и сковороды. Не обошлось без конфузов — как-то раз мы только сели за стол и сразу же оказались под прицелом у русских. Дело в том, что даже малейший дымок из трубы какого-нибудь дома настораживал всю округу.

«Руки вверх!»

Нас обыскали, но стоило мне предъявить им документы об освобождении, как они повели себя куда добродушнее. Даже поболтали с нами и щедро одарили табаком. Если на тебе хоть что-то было из солдатской формы, это здорово настораживало русских. Когда все разрешилось, мы хорошенько поели и долго загорали.

Русские собирали на фермах целые стада домашнего скота, возможно, на убой, возможно, для иных целей. Польские фермеры, кто похитрее, выторговывали за лучшие головы водку и ценные вещи, а потом отгоняли скот подальше в лес. А еще (украдкой, на всякий случай) забирали с ферм все, что еще годилось. Мы и подумать не могли, что эти стервятники станут хозяевами нашего будущего.

В Ш[найдемюле] я, как положено, доложил в штабе, и вследствие нехватки подходящего жилья трое суток мы провели в подвале кирпичного завода. Все ждут прибытия транспорта, который доставит нас за Одер.[76]Покормили нас со скандалом — взбешенные охранники все же принесли нам поесть.

Когда нас вели к железнодорожной станции, мы, должно быть, были черны, как черти. 120 нашим товарищам не повезло — их рассовали по четырем вагонам для перевозки скота, прицепленным к товарному порожняку, в таком виде мы и отправились. Наш конвой справедливо и щедро распределяет положенный нам хлебный паек. Ребята угощают нас табаком, а мы за это распеваем немецкие песни — русские снова обнаруживают страсть к музыке и песням.

На важном железнодорожном узле в Б[ромберге; Быдгощ], знакомом нам, происходит долгий разговор между начальником нашего поезда и местным руководством, переодетым в новую, с иголочки, иностранную форму. Пораскинув мозгами, мы приходим к выводу, что это поляки. Русских здесь нет и в помине. Наши вагоны отгоняют в тупик. Вооруженные люди в форме приказывают нам выйти. Я пытаюсь предъявить документы об освобождении, свои и всех остальных, и объяснить, кто мы, но документы рвут в клочки и швыряют на землю. Вот тогда до нас доходит, что поляки просто выторговали нас у русских за пару литров водки, либо вообще похитили. Так или иначе, мы в руках поляков.