«Ребенок не хочет появляться на этот свет».

В клинике для душевнобольных находится женщина тридцати девяти лет, которая целыми днями бродит по коридорам в халате и тапочках и бормочет по-японски, так что никто не может ее понять. Она знает по-английски только два слова: «вода» и «домой». Врач рассказал, двадцать лет назад двое ее маленьких детей сгорели во время пожара, пока она развлекалась с каким-то мужчиной в соседней роще. На следующий день ее муж покончил жизнь самоубийством. «С тех пор она помешалась», — говорит доктор. В южной части города, в санатории «Прекрасный вид», на кровати у окна лежит двенадцатилетний мальчик, медленно умирающий от туберкулеза позвоночника. Его родители в последний раз навестили его перед отъездом, и теперь он совсем один.

С каждым днем официальные уведомления на столбах все больше выцветают. И однажды настает утро, когда исчезает последнее. И в городе ощущается странная опустошенность. Теперь можно считать, что японцы не жили здесь никогда.

Брошенные сады стремительно зарастают плющом и вьюнками. Побеги жимолости проворно перебираются с одного двора на другой. Под живыми изгородями, которые больше никто не подстригает, ржавеют лопаты. Под окнами дома семьи Отеро пышным цветом расцвел куст сирени, а на следующий день все цветущие ветви были обломаны. В саду семьи Савада выкопали лимонное дерево. С передних и задних дверей срывают замки. Брошенные машины обдирают, оставляя лишь железные остовы. Чердаки подвергаются опустошительным набегам. Из подвалов извлекаются сундуки и ящики, которые увозят прочь под покровом ночи. Дверные молоточки и фонари исчезают один за другим. Экзотические восточные вещицы ненадолго всплывают в комиссионных и антикварных магазинах на Третьей авеню и расходятся по нашим домам. В одном из ухоженных садов на Мэплридж-роуд среди азалий появляется каменный светильник. В одной из гостиных в Элме картина, изображающая обнаженную купальщицу, сменяется затейливо расписанным бумажным свитком. Под ногами у нас теперь лежат яркие восточные коврики. В восточной части города, среди элегантных молодых матерей, которые оживленно болтают, гуляя с детьми в парке, входят в моду прически, украшенные деревянными палочками для еды. «Я стараюсь не думать, откуда взялись эти палочки, — признается молодая женщина, подбрасывая на коленях малыша. — Что толку переживать?»

В течение нескольких недель кое-кто из нас продолжает надеяться на возращение японцев. Ведь никто не говорил, что их выслали навсегда. Мы присматриваемся к людям на автобусной остановке. Заглядываем в окна цветочного магазина. И мастерской по ремонту радиоприемников, где прежде был рыбный магазин Нагамацу. Иногда мы подходим к окнам собственных домов и смотрим в сад, словно ожидая, что наши садовники вдруг вернулись и занялись своим делом.

«Мне так и кажется, что сейчас я увижу, как Иоси сгребает сухие листья».

Может, в том, что случилось, есть доля нашей вины, спрашиваем мы себя. Может, нам следовало направить петицию мэру. Или губернатору. Или самому президенту.

«Пожалуйста, разрешите им остаться».

А может, надо было всего лишь постучаться в их двери и предложить свою помощь. Если бы только знать, что все так выйдет, говорим мы себе. Но в последний раз, когда мы видели мистера Мори у фруктового лотка, он был, как всегда, спокоен и приветлив. «Ни словом не упомянул, что его высылают», — сокрушается одна женщина. Кассирша из универсального магазина вспоминает, что за день до исчезновения японцы сметали продукты с прилавков, как перед концом света. Одна из них, по ее словам, купила двадцать банок консервированных венских сосисок. «Я не спросила, зачем ей так много», — рассказывает кассирша. Сейчас она сожалеет об этом. «Хотелось бы знать, что у них все хорошо».

Проходит время, и кое-кто из жителей нашего города начинает получать письма от японцев. Одному мальчишке приходит короткая весточка от Эда Икеды, который был самым быстрым бегуном юниорской команды школы имени Вудро Вильсона.

«Представляешь, мы живем в репатриационном центре. Никогда прежде я не видел столько японцев. Делать тут совершенно нечего, так что некоторые дрыхнут целыми днями».

Девочка с Малбери-стрит получила весточку от бывшей одноклассницы по имени Джан.

«Они еще подержат нас здесь какое-то время, а потом отправят в горы. Надеюсь, ты мне напишешь».

Супруга мэра получает открытку от преданной горничной Юки, которая поступила к ней на службу на следующий день после прибытия в Америку.

«Не забывайте в конце каждого месяца проветривать одеяла».

Супруга помощника пастора Объединенной методистской церкви вскрывает письмо, адресованное ее мужу.

«Дорогой, у меня все хорошо».

И ее мир разлетается вдребезги.

«Кто такая Хацуко?»

Девятилетний мальчик в трех кварталах от нее, в желтом доме на Вэлнат-стрит, получает письмо от своего лучшего друга Лестера.

«Я, случайно, не оставил у тебя свой свитер?»

И три ночи подряд он не может уснуть.

Люди начинают задавать вопросы. Японцы отправились в репатриационные центры добровольно или их заставили? Они останутся в этих центрах или их отправят куда-то дальше? Почему их не предупредили о высылке заранее? Власти следят за тем, чтобы в отношении японцев не совершалось беззаконий? Японцы действительно представляют угрозу? И если да — какую именно? Японцы точно уехали? Ведь никто не видел, как они уезжают, и это очень странно. Хотя бы один из нас должен был хоть что-то слышать или видеть, утверждает член Добровольного отряда обороны, который привык отвечать за свои слова. «Предупредительный выстрел. Приглушенный плач. Колонну людей, исчезающую в темноте». Возможно, утверждает начальник местной противовоздушной обороны, японцы по-прежнему среди нас. Может быть, они наблюдают за нами из темноты, вглядываются в наши лица, надеясь увидеть признаки печали и раскаяния. А может, они скрылись в подземных лабиринтах под улицами нашего города и планируют, как нас уничтожить. Их письма не составляет труда подделать, говорит он. По его мнению, исчезновение японцев — всего лишь хитрость. И для всех нас еще настанет день расплаты.

Мэр просит нас быть терпеливыми. «При первой возможности мы предоставим исчерпывающую информацию, — заявляет он. — А пока мы можем сообщить следующее: некоторые японцы сочувствовали неприятелю, и мы были вынуждены срочно предпринять решительные действия». Японцы уехали добровольно, говорят нам, они подчинились требованию президента, не высказав ни малейшего недовольства. Они по-прежнему бодры. У них отличный аппетит. Их переселение происходит согласно четкому плану. Времена сейчас суровые, напоминает мэр. Мы фактически находимся на передовой, и все меры, необходимые для обеспечения безопасности страны, должны быть приняты без промедлений. «Впоследствии мы поймем, что это было необходимо, — говорит мэр. — А может, и нет. Тут ничего не поделаешь. В любом случае жизнь продолжается».

Первые жаркие дни лета. Листья магнолий начинают опадать. Асфальт на тротуарах плавится на солнце. В школе звонит последний звонок, двор наполняется радостными криками, учебный год заканчивается. В отличие от детей матери не слишком радуются этому. Вот еще морока, стонут они. У них и так достаточно хлопот. Некоторые заняты поисками няни для своих малышей. Другим нужна новая кухарка. Многие подыскивают садовников и горничных и нанимают худощавых бородатых индусов, крепких выносливых филиппинок и приземистых мексиканцев, которые любят выпить, но всегда приветливы и дружелюбны.