В спальне горела свеча, сильно пахло незнакомыми Магдалине благовониями. Дядя спал на спине, прикрытый до пояса тонким одеялом. Ночная сорочка на нем была мокрой от пота.

– Дядя-дядя, – Магдалина схватилась за грудь, чтобы унять рвущееся наружу сердце. – Что же вы… Вы мне так нужны! Дядя, пожалуйста…

Матвей Эльвен застонал во сне. Его губы были белы от налета.

Магдалина вздохнула и притворила дверь.

Она отправилась на кухню. Нужно было детальней расспросить поваренка Мани о том, кому он передал адресованное Мукешу послание. Однако слуги сказали, что Мани попросил расчет, собрал вещи и покинул дом Матвея Эльвена. Все это произошло часа три назад. Магдалина поблагодарила, затем отыскала матушку Птанифер – та молилась перед статуэткой Изиды с младенцем Гором на руках – и распорядилась по поводу ванной и ужина.

Интуиция подсказывала, что завтра будет не менее тяжелым, чем сегодня. И нужно использовать передышку, чтобы как можно полнее восстановить силы.

Это напоминало донную муть.

Густой серый ил, встревоженный течением или плавниками крупной рыбы.

Тяжелое и бугристое облако медленно оседало, закрыв непроницаемой завесой землю. Иногда над облаком показывались вершины холмов и даже крыши городских построек, но через миг они снова терялись в клубящейся мгле.

– Сильный восходящий поток, – пробурчал вахтенный помощник. – Откуда он мог взяться? В Медном Ущелье всегда был штиль, сколько я себя помню.

– Роза ветров изменилась, – ответил, не отрывая глаз от окуляров бинокля, капитан Ронсевальский. – Попробуем зайти с востока, мне бы окно прямой видимости хотя бы на пять минут…

Тяжелые дирижабли, построенные на заводах графа фон Цеппелина, были самыми совершенными машинами, созданными человеческими руками. Но, обладая прекрасными летными характеристиками, дирижабли имели один существенный недостаток: они зависели от причальных конструкций. Дирижабль нельзя было посадить на любой ровный участок поверхности: это уже была бы не посадка, а крушение.

В рубку вбежал вестовой:

– Господин капитан! Доклад старшего механика!

– Докладывайте, – бросил Роланд.

– Течь в магистральном трубопроводе устранена, но давление все равно продолжает падать, господин капитан! – чуть плаксиво отчитался вестовой. – И сальники горят! Вонь на всю гондолу! Стармех говорит, что надо стопорить машины, только тогда можно будет продолжить ремонт.

Капитан повернулся к вестовому:

– Передай стармеху, что я ищу возможность пришвартовать «Тион» к аварийной башне в Медном Ущелье. Здесь такая была. Передай, что машины должны работать на всю мощность. Если не будем маневрировать, нас размажет по скалам.

– Есть! – козырнул вестовой.

Бум! – раздался глухой удар.

– Что такое? – выкрикнул капитан. – Доклад! Мы за что-то зацепились?

Удар повторился, но на этот раз он пришелся по противоположному борту. Вахтенный помощник лишь развел руками.

Роланд повернулся к иллюминатору: затянутая «донной мутью» земля все еще темнела далеко внизу. Быть может, ветер забросил на эту высоту ветви деревьев и мелкий щебень?

Снова прозвучал удар, переборки отозвались мелкой дрожью. И еще… и еще…

Расправив зазубренные нетопырьи крылья, перед иллюминатором пронеслась стремительная тень. Офицеры отпрянули.

– Это еще что? – простонал вахтенный помощник.

– Многочисленные удары по корпусу! – выкрикнул офицер с поста наблюдения.

– Это я и без вас знаю! – огрызнулся в ответ Роланд. – Ищите причальную башню, она должна появиться прямо по курсу!

Но как отыскать одинокое строение, скрытое плотным облаком стелящегося по земле вулканического дыма?

– Вибрация нарастает, – сообщил вахтенный помощник. – Что бы это ни было, оно рушит нам обшивку!

Ярчайший бело-синий свет ударил по глазам. Послышался полный отчаяния и боли многоголосый вой, словно все ветры пустынь вдруг разом решили излить полные страданиями и неприкаянностью души. Роланд решил, что в «Тион» угодила молния и что сейчас рванут резервуары с водородом.

Но бортовой хронометр мерно отсчитывал секунды, а дирижабль продолжал полет. Свет все еще лился, это был узконаправленный луч, его источник находился на земле.

– Чтоб мне сдохнуть, – прошептал вахтенный помощник. – Маяк! Нам подсказывают путь!

И точно. Клубы дыма опали. Стала видна вершина причальной башни. Роланд навел на нее бинокль: на верхней площадке стоял, раскинув руки, человек. Свет, чья яркость постепенно сходила на нет, как будто лился из круглого устройства, расположенного у человека за головой. Наверное, это был прожектор необычайной мощности. Хотя откуда в Медном Ущелье могло взяться такое оборудование…

– Курс на маяк, – распорядился Роланд. – Швартовка будет жесткой. Грег, давайте сирену.

В утробе «Тиона» прозвучал тревожный гудок.

Он означал, что нужно немедленно прекратить все работы и покрепче схватиться за что-то надежное.

До рассвета было далеко.

Механизм боя настенных часов в гостиной Эльвенов ожил, издав звук, похожий на хриплый вздох пловца, который долгое время находился под водой и уже не чаял оказаться на поверхности.

«Бом» – зазвенело через миг и отдалось дрожью в оконных стеклах, сквозь которые лились отсветы ночных огней Мемфиса.

«Бом» – пронеслось по темным коридорам, по опустевшим в ночную пору комнатам первого этажа.

«Бом» – взметнулось вверх по лестнице, всколыхнуло портьеры, точно сквозняком…

Часы должны были пробить еще один раз. Но механизм, кое-как заведенный немощными руками деда Аруха, остановился, не отработав положенный цикл.

Никто из Эльвенов не спал. Адам и Каин стояли в коридоре второго этажа. Все шалости и распри были забыты. Дети жались друг к другу, словно они находились на холодном горном перевале, а не в родном доме, словно их окружала наполненная угрожающими звуками ночная тьма, а не знакомые с самого рождения стены. Адам и Каин уже не плакали, но лица мальчишек были красны и влажны. Матушка Птанифер, еще более мрачная, чем обычно, держалась позади них, положив братьям на плечи большие морщинистые руки.

Магдалина стояла лицом к лицу с доктором Козловским у дверей спальни Матвея и Эмили Эльвенов. Магдалина была вне себя от ярости. Все неприязнь и недоверие к седовласому и благостному на вид доктору, которые она копила в себе, грозили вылиться гневной тирадой.

Доктор был без пиджака. Рукава белой рубашки засучены, черные бархатные подтяжки врезались в объемистую, как у тяжелоатлета, грудь. В одной руке доктор держал очки, во второй – бумагу, исписанную почерком, который мог бы принадлежать ребенку. Но Магдалина безошибочно узнала каракули Кахи.