Уэбберли проговорил:

— Фрэнни…

Она торопливо перебила его:

— Вечеринка все изменила. Вчера пришло столько друзей… все так хорошо относятся к нам. Я чувствую себя как… как надо, вот как я себя чувствую.

Появление Миранды спасло Уэбберли от необходимости отвечать.

— А-а, вот вы где, — сказала она и, уронив на пол футляр с трубой и тяжелый рюкзак, подошла к плите, где растянулся на своем одеяле Альфи — помесь немецкой овчарки, который никак не мог прийти в себя после вчерашнего празднования.

Миранда потрепала пса между ушами, и тот радостно перевернулся на спину и подставил живот для дальнейших ласк. Она верно истолковала его желание и даже пошла дальше, чмокнув собаку в морду и получив в ответ мокрый поцелуй.

— Дорогая, это так негигиенично, — укорила ее Фрэнсис.

— Это собачья любовь, — ответила Миранда, — чище которой, как мы все знаем, на свете не бывает. Да, Альф? Альфи зевнул.

— Ну так я поехала, — сказала Миранда, оглянувшись через плечо на родителей. — К следующей неделе надо подготовить два доклада.

— Как, уже? — Уэбберли отставил в сторону ботинок. — Ты не пробыла у нас и сорока восьми часов. Неужели Кембридж не потерпит еще денек?

— Дела, пап, дела. Я уж не говорю об экзаменах. Ты ведь хочешь, чтобы я стала первой, а?

— Подожди минутку, я только дочищу ботинки и отвезу тебя на станцию.

— Не нужно. Я поеду на метро.

— Тогда хоть подвезу тебя до метро.

— Папа… — Голос Миранды был образцом терпения. За двадцать два года они ходили этой дорогой достаточно часто, чтобы она привыкла к ее изгибам и поворотам. — Мне нужна физическая нагрузка. Скажи ему, мама.

Уэбберли запротестовал:

— Но если начнется дождь, пока…

— Силы небесные, да не растает она, Малькольм.

«Но они тают, — мысленно возразил Уэбберли. — Они тают, ломаются, исчезают в мгновение ока. И как раз тогда, когда ты меньше всего опасаешься, что они могут растаять, сломаться или исчезнуть». Однако он знал, что, если две женщины объединяют против тебя силы, самым мудрым решением будет компромисс. И поэтому он сказал:

— Ладно, просто прогуляюсь вместе с тобой. — И, когда Миранда закатила глаза в знак протеста против того, что среди бела дня отец собирается сопровождать взрослую дочь, как будто она не в состоянии самостоятельно перейти дорогу, поспешно добавил: — Альфу нужно сделать свои утренние дела.

— Мама! — воззвала Миранда к матери.

Но Фрэнсис лишь пожала плечами.

— Ты ведь еще не выгуливала сегодня Альфи, дорогая?

И Миранда с добродушным отчаянием сдалась.

— Ох, ну ладно, зануда. Только знай, мне некогда ждать, когда ты доведешь свои ботинки до идеального состояния.

— Ничего, я закончу, — предложила свою помощь Фрэнсис.

Уэбберли застегнул на собаке поводок и вышел вслед за дочерью из дома. На улице Альфи тут же побежал в кусты и стал выковыривать оттуда старый теннисный мяч. Он знал порядок вещей, когда на другом конце поводка идет Уэбберли: сначала они прогуляются до Пребенд-гарденс, там хозяин отцепит от ошейника поводок и забросит мячик в траву, а он, Альфи, должен будет найти мячик и носиться с ним по парку. Эта гонка с мячиком продлится не менее четверти часа.

— Не знаю, у кого меньше воображения, — сказала Миранда, наблюдая за тем, как пес нырнул в заросли гортензии, — у тебя или собаки. Только посмотри на него, папа! Он знает, что происходит. Для него сюрпризов в этой прогулке не будет.

— Собакам нравится определенность, — сказал Уэбберли, принимая из пасти триумфально приплясывающего Альфи потрепанный мячик.

— Собакам — да. А тебе? Неужели ты всегда водишь его одним и тем же маршрутом?

— Это моя ежедневная прогулочная медитация, — сказал он. — Ежеутренняя и ежевечерняя. Разве это плохо?

— Ежедневная медитация! — фыркнула Миранда. — Папа, ты такой выдумщик. Правда.

Выйдя за калитку, они повернули направо, шагая вслед за собакой. Пес же, дойдя до конца Палгрейв-стрит, ни секунды не колеблясь, свернул налево, на дорогу, которая приведет их к Стамфорд-Брук-роуд. А оттуда до Пребенд-гарденс — рукой подать.

— Вчера все прошло так хорошо, — сказала Миранда, беря отца под руку. — И маме, кажется, понравилось. И никто не упомянул… и не спросил… по крайней мере, меня…

— Да, праздник удался, — сказал Уэбберли, прижимая локоть к боку, чтобы еще больше приблизить дочь к себе. — Мать отлично провела время — настолько, что сегодня опять заговорила о том, что хочет поработать в саду.

Он чувствовал, что дочь смотрит на него, но упорно не сводил глаз с дороги.

Миранда сказала:

— Она не выйдет. Ты знаешь это. Пап, почему ты не настоял, чтобы она снова обратилась к тому доктору? Таким, как она, можно помочь.

— Я не могу заставить ее делать больше, чем она того хочет.

— Нет. Но ты мог бы… — Миранда вздохнула. — Не знаю. Что-нибудь. Хоть что-нибудь. Я не понимаю, почему ты не отстаиваешь свою позицию. Почему ты всегда уступаешь маме, никогда не настоишь на своем?

— И как я могу это сделать, по-твоему?

— Если она будет думать, что ты действительно… ну, например, если ты скажешь ей: «Фрэнсис, все, это предел моего терпения. Я хочу, чтобы ты вернулась к тому психиатру, а иначе…»

— Что иначе? Что?

Он почувствовал, как дочь поникла у его плеча.

— Да. В этом все дело, верно? Я знаю, что ты никогда не оставишь ее. Ну да, конечно, как можно. Но должно же быть что-то, что ты… что нам еще не пришло в голову. — И, чтобы избавить его от необходимости отвечать, она показала на Альфи, который посматривал на соседскую кошку с излишне живым интересом. Она взяла поводок из рук отца и сказала: — Даже не думай, Альфред.

На перекрестке они с нежностью попрощались. Миранда пошла налево, в сторону станции метро, а Уэбберли зашагал вдоль зеленого железного забора, который очерчивает восточную границу Пребенд-гарденс.

Войдя в калитку, он снял собаку с поводка и вырвал из ее пасти мячик. Забросив его как можно дальше, на дальний конец газона, Уэбберли наблюдал, как Альфи бросился вдогонку за летящей желтой точкой. Как только мяч снова оказался у него в зубах, он стал описывать круги по периметру газона. Уэбберли следил за его продвижением от скамьи к кусту, от куста к дереву, от дерева к тропе, но сам оставался почти на том же месте, откуда бросил мяч, только сдвинулся на шаг, чтобы сесть на скамью, когда-то выкрашенную черным цветом, судя по оставшимся кое-где следам краски. Рядом со скамьей стоял стенд, на котором вывешивали объявления, касающиеся жизни микрорайона.

Уэбберли проглядел объявления, не вдаваясь в детали: рождественские мероприятия, антикварные ярмарки, гаражные распродажи. С удовлетворением отметил, что телефонный номер местного отделения полиции вывешен на видном месте и что в помещении церкви собирается комитет по организации добровольного патрулирования микрорайона. Он все прочитал, но уже через несколько минут не смог бы вспомнить и слова. Пока он водил глазами по этим пяти-шести листкам под стеклом доски объявлений и механически складывал буквы в слова, перед его мысленным взором стояла Фрэнсис, вцепившаяся в подоконник. А в ушах звучали слова дочери, произнесенные с любовью и безусловной верой в него: «Ты никогда не оставишь ее… как можно?» Этот последний вопрос с особой настойчивостью бился в его голове, отлетая от стенок черепа гулким эхом убийственной иронии. Разве смог бы ты оставить ее, Малькольм Уэбберли? В самом деле, смог бы ты оставить ее?