К тому времени я уже знал, что снова был обманут. Все эти слухи в кабаках сами собой прекратились, и, напротив, я всё чаще слышал, что вас оговаривают враги короля, чтоб ослабить Сен-Марко перед лицом алкорской угрозы. Ветераны стучали кулаками по столам и грозили карой всем, кто скажет о вас хоть одно плохое слово. Они рассказывали о том, какие чудеса отваги и смекалки вы проявили на войне, спасая захваченных в плен рыцарей и первым проходя по опасным дорогам в восточных скалах. Так зачем же вам было убивать моего отца? И это тоже было наветом, а я уже втянулся в эту глупую месть.

Его ярость и обида постепенно ослабли, голос стал тихим. Он продолжал, уже не поднимая на Марка глаз, хотя, если б поднял, то увидел бы на его лице искреннее сочувствие.

— Я пришёл сюда не для того, чтоб убить вас, ваша светлость, — произнёс он, наконец. — Я пришёл, чтоб вы убили меня. Я устал, всё не имеет смысла. Мои преступления не дают мне надежды на благоприятный исход, как и моё положение. Моя невеста оставила меня. Мой друг, который итак подвергается со всех сторон нападкам из-за своего отца, из-за меня страдает ещё больше. Всё кончено. Я только не учёл, что великолепный Марк де Сегюр просто не пожелает пачкать свои руки кровью столь презренного существа…

Он разжал пальцы и его меч со звоном упал на каменные плиты. Он попятился и наткнулся спиной на балюстраду, после чего вдруг перегнулся через неё и беззвучно упал вниз.

— Проклятие! — крикнул Марк, потрясённо глядя туда, где ещё мгновение назад стоял Эжен Монтре.

Он скинул с плеча перевязь с тяжёлым мечом и, метнувшись к краю террасы, перескочил через резные перила и спустя мгновение уже летел туда, где мерцала под лёгким ветром гладь реки.

Он сел под деревом и, стащив с ноги сапог, вылил из него воду, а потом задумчиво взглянул на неподвижное тело, лежащее на траве в паре шагов от него. Эжен судорожно выгнулся и, кашляя, повернулся на бок. Он был бледен и измучен, из его рта стекали струйки воды. Марк удовлетворённо кивнул и, натянув этот сапог, снял другой. Мокрая одежда была тяжёлой и неприятно облепила тело.

— Зачем? — хрипло спросил Эжен, взглянув на него мутными глазами. — Зачем вы не дали мне умереть? Все вокруг говорят, что я не заслуживаю жизни, а вы вдруг решили, что это не так? Я ничего не заслуживаю, как не заслуживал мой отец! Так зачем? Скажите мне, зачем?

— Может быть, я сделал это ради твоей мачехи, потому что видел письма, которые она тебе писала? — проговорил Марк и откинулся на ствол дерева, возле которого сидел. — А, может, чтоб не дать тебе совершить самую большую глупость в жизни, о которой ты даже не успеешь пожалеть. Ты думаешь, что именно на тебя свалились все беды мира, а дорога всех остальных усыпана розами и лилиями? Увы, мой мальчик, жизнь — штука жестокая, она не щадит никого. И мне самому приходилось испытывать такое отчаяние, что проще всего было броситься грудью на меч. Я знал и голод, и нищету, и унижения, мне приходилось попрошайничать, сносить побои и убегать от собак, которых на меня спускали. А я тогда был ребёнком, и некому было меня защитить. Я терял близких, и боль от этих потерь была так велика, что жажда мести застилала мне глаза, и я был готов идти до конца, хоть в том самом конце был ясно виден эшафот. Я бросался на чужие клинки и копья, понимая, что могу не дожить до следующего утра, мне пришлось побывать в застенках, вынести пытки, ждать казни, столь мучительной, что легче было б самому разбить себе голову о стену, чем принять её. Но, как видишь, я всё ещё жив. И ты можешь прожить долгую жизнь, а насколько счастливой она будет, зависит только от тебя.

— Неужели? — воскликнул Эжен, приподнимаясь. — Как мне жить, если все отвернулись от меня и твердят, что я не заслуживаю иного обращения?

— Ответ кроется в твоём вопросе, — заметил Марк. — Тебе говорят: «Ты не заслужил», и они правы. Ну, так заслужи! Почему ты ожидаешь, что тебе всё подадут на золотом блюде, а сам не хочешь и пальцем о палец ударить, чтоб получить то, чего хочешь? Ты стал рыцарем, не побывав ни пажом, ни оруженосцем. У тебя есть замок и клочок земли, ты не голодаешь и не ходишь в рубище. Не многим повезло иметь то, что имеешь ты. Но тебе нужно больше? Так иди и служи! Почему ты выпрашиваешь и требуешь что-то у короля, вместо того, чтоб предложить ему свою службу? Знаешь, с чего король Арман начал моё воспитание? Он забрал у меня фамильный меч и запретил называться родовым именем и титулом до той поры, пока я не получу золотые шпоры. Он говорил, что если что меня и погубит, так это моя гордыня, и учил меня смирению. Я обижался, злился, но однажды понял, что он прав. Я должен был осознать себя, своё место в жизни, свои достоинства и недостатки, чтоб двигаться, как ты говоришь, к вершинам. Забудь о своём отце или просто храни память о нём глубоко в сердце, но отныне полагайся только на себя. Ты понимаешь, о чём я?

— Да, понимаю, — кивнул Эжен. Он сидел, сжавшись и обняв колени руками. — Наверно, вы правы. И почему никто не сказал мне этих слов раньше?

— Я не могу отвечать за других, — Марк вылил воду из второго сапога, натянул его, поднялся и, подойдя к юноше, протянул ему руку. — Поднимайся. Пойдём в замок. Ты дрожишь. Не хотелось бы, чтоб ты простыл.

— Вы так заботитесь обо мне? — пробормотал Эжен и всё же уцепился за его руку, чтоб встать.

— Почему нет, если мне это ничего не стоит? — усмехнулся Марк. — Скажи-ка, ты выбрал для этого свидания Шато-Блуа, потому что хорошо знаешь это место и уверен, что там сегодня никого не будет?

— Терраса влюбленных в Шато-Блуа — это место, где я был по-настоящему счастлив, — прошептал юноша. — Там я признался Адели, что люблю её, и она не отвергла меня. Мне хотелось, чтоб всё кончилось именно там.

Марк отвёл его в замок, и их появление у ворот, да ещё мокрыми с ног до головы, произвело на стражников неизгладимое впечатление. Тем не менее, их безропотно впустили внутрь, где Марк поручил заботу об Эжене слугам, велев позвать к нему Тьерри.