Болимс Влек сидел на хозяйской постели, спрятав лицо в ладони, раскачивался из стороны в сторону, всхлипывал и причитал: «Ой, стыд, ой-ой, какой сты-ыд, ой, какой кош-ма-ар! Ах, какое по-зо-ри-ще!!!» Жалко было смотреть на его терзания!

Кьетт Краввер подсел рядом. Сострадательно похлопал по плечу:

— Да ладно тебе, не переживай ты так. Мы с Иваном нарочно посмотрели, ничуть не красивая девушка была, совсем тебе не пара! Иван, подтверди!

— Угу! — кивнул Иван, больше всего на свете ему хотелось спать, а не обсуждать достоинства и недостатки снурловых невест.

— Да разве я о том?! — простонал отвергнутый жених, пустил слезу и вытирать не стал, она скатилась с носа и капнула на пол. — Мне эта девушка и даром не нужна, у меня дома своя невеста есть, законная! Мы уже и помолвку два раза огласили, и день свадьбы назначен; может, успею к ней вернуться еще!.. Гон у меня случился, будто я дикарь какой-то, вот в чем стыд! Подумать только! Образованный снурл, юрист, помощник судьи — и вдруг строит гнездо! Для совершенно незнакомой женщины! Ужас, ужас! О-по-зо-рен! — Он отнял руки от лица и вскинул на спутников полные слез глаза. — Скажите, только честно, не жалейте меня! Я ужасно себя вел, да? Я что-нибудь такое… странное делал?

— Ну что ты! Ничего особенного! — горячо и искренне заверил Кьетт. — Как все, так и ты. И не опозорен вовсе, ведь в твоем мире об этом никто никогда не узнает, а в этом свои законы, и мы поневоле должны их принимать. Знаешь, как говорится: в чужой монастырь со своим уставом не лезут…

«Неужели и в других мирах так говорят?» — вяло подумал засыпающий Иван, но потом сообразил, что таинственный переводчик, засевший у него в мозгу, просто переиначил близкую по смыслу пословицу на привычный лад. В оригинале же речь шла вовсе не о монастыре, а, наоборот, о борделе, куда не принято ходить со своей подругой.

— …И потом, — продолжал увещевать Кьетт, — благодаря тебе мы получили уникальную возможность воочию познакомиться с такой необычной народной традицией. Вот вернемся по домам, я, пожалуй, напишу эссе «Трогательные брачные обычаи и церемонии сельских снурлов» и опубликую в дамском журнале.

— Почему именно в дамском? — заинтересовался Иван.

— Кто же еще, кроме дам, станет читать такую ерунду? — бестактно брякнул нолькр.

Всю ночь Ивану снились снурлы, сидящие в гнездах на яйцах и уговаривающие его присоединяться. Потом из яиц стали выводиться снурлята, но законных родителей они признавать не желали, упорно называли Ивана «папой» и жаловались на запор. Он лихорадочно обшаривал Интернет в поисках спасительного средства, но на мониторе каждый раз возникали роковые слова: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети». Измученный Иван проснулся ни свет ни заря и продолжал думать о снурлах: почему в этом мире у них случается гон, а на родине Болимса Влека, судя по всему, нет?

— У нас для этого продаются специальные микстуры, — позже, очень смущаясь, пояснил Влек. — Без них не обойтись. Ведь в городах очень большая плотность населения, плюс транспорт, плюс другие народы рядом… Брачные флюиды, выделяемые женщиной, распространяются на расстояние почти в километр. Представь, что будет, если посередь самой столицы десятки, а то и сотни невменяемых снурлов разом начнут вить гнезда?

Иван представил очень живо: Садовое кольцо, час пик, и прямо на проезжей части — десятки гнезд из картона и старого тряпья. И снурлы мечутся средь потока машин, тащат, что плохо лежит…

— Транспортный коллапс, крах цивилизации и конец света!

Конечно, он порядком сгустил краски, притом намеренно, чтобы подразнить, но снурл ему возражать почему-то не стал.

которая учит: главное — не поверить, главное — захотеть!

Чудесная, легкая зима пришла в долины Гевзои. Скованная морозцем, застыла дорожная хлябь. На голых ветвях придорожных деревьев повисли белые перья инея. Потом пошел снег. Он летел крупными, опереточными хлопьями, и бедный снурл, решив, что пришел конец этому миру, запаниковал. В его-то собственном мире если и приключался раз в сто лет снегопад, то снежинки таяли в воздухе, не успев коснуться земли. Зато существовало вполне конкретное описание конца света, который именно с того и начинайся, что землю на целых сто дней покрывал слой снега аж до колен высотой. После чего все живое, включая снурлов, вымирало, но не от холода (минусовая температура у них случалась регулярно, только почему-то никогда не совпадала со снегопадом), а от белизны и тоски.

Однако снег шел весь день и всю ночь, мир стал бел и странен, но никакой тоски на лицах встречных аборигенов не наблюдалось, наоборот, они сделались оживленными и праздничными. Будто что-то хорошее произошло. Так и пришлось Болимсу Влеку поверить словам спутников своих, со смехом убеждавших его в том, что «от этого не умирают». А когда поверил — взглянул по-новому на убеленный снегом мир и понял, что это изумительно красиво — какая уж там тоска! Вот и верь после этого предсказаниям и пророчествам!

Морозец был небольшим — градуса три, по прикидке Ивана. И без того симпатичные и опрятные гевзойские села стали напоминать пейзажи с новогодних открыток. И если бы из ближайшей рощицы вдруг вынырнул Дед Мороз с мешком подарков или какой-нибудь Санта-Клаус промчался по небу на оленьей упряжке, Иван, пожалуй, не сильно удивился бы. Однако той радости, что приносит обычно первый снег, он не чувствовал, ведь по его-то личному календарю со дня на день должно было наступить лето!

На самом деле Иван лето не любил по причинам, перечисленным еще самим Александром Сергеичем: зной да пыль, комары да мухи. И если выдавалось оно дождливым и холодным, только злорадствовал, слушая ахи-охи тех, у кого огурцы на даче не растут или там депрессия приключилась по причине отсутствия «солнышка». Сам он подобных страданий прежде не испытывал совершенно. А тут вдруг соскучился по теплым дням — с чего бы? Старость, что ли, подкрадываться начала?

Зато Кьетт снегу радовался по-мальчишески, даже с коня слез специально, чтобы поваляться… нет, не в сугробе, конечно, — не намело еще, просто так, поперек дороги. Потом пришлось долго объяснять Влеку, зачем он так поступил и какое в том удовольствие. Снурл понимать никак не желал, просил уточнений. Пришлось стянуть его с лошади и вывалять в снегу — тогда вроде бы понял. А может, и нет, просто поддакнул из вежливости — кто их, снурлов, разберет?

— Ты его еще снеговика научи лепить! — съехидничал Иван, глядя сверху вниз на их возню.

И кто, спрашивается, за язык тянул? Не знал такого развлечения выросший на войне нолькр. Пришлось слезать, учить. И встали в ряд вдоль дороги чужого мира три снеговика: один классический, Ивановой работы; второй кривобокий — не хватило опыта Влеку, а третий — жуткий до дрожи, потому что Кьетт захотел быть оригинальным и вылепил рузу, явив миру неожиданно прорезавшийся талант скульптора.

Потом они еще немного поиграли в снежки, а вечером Кьетт предложил обойтись без постоялого двора — выстроить укрытие из снега и ночевать в нем, просто так, развлечения ради. Иван был не прочь, ему с детства хотелось испытать: правда ли, что в снежном доме можно разводить костер, или все-таки будет капать? Но Болимс Влек нервно вздрогнул и с несвойственной ему твердостью объявил, что в ближайшие десять лет ничего строить не желает. Пришлось от затеи отказаться, чтобы лишний раз не травмировать хрупкую нервную систему несостоявшегося жениха.