«О, если б не было этой проклятой цензуры, дозирующей правду! — думал Рубинчик, сидя в кабинах машин таежных водителей. — Какие сюжеты, какие жизненные драмы и трагедии встречаются на каждом шагу!»

— В нашей деревне никого не осталось, даже кошек, ага. Старики — кто повымер, кто на юг подался, а молодежь давно разбежалась. Еще когда Хрущев приказал кукурузу на заливных лугах сеять, чтоб Америку по кукурузе догнать. На заливных-то лугах — кукурузу, это ж додуматься надо! Ну и загубили всю нашу Вятскую губернию, которая раньше-то масло и сыры в Европу поставляла. А теперь — ни масла, ни кукурузы, ни коров, ни людей. Пусто! Я ездил прошлый год в отпуск на Черное море, завернул домой, хотел могилы родителей найти — какое там! Они и могилы перекопали под ту кукурузу, чтоб им пусто было!..

Луна, низкая и яркая, как натертая медная тарелка, бежала слева от кабины по пикам темных таежных сосен. Тараня фарами морозный туман и давя обутыми в цепи колесами узкую ледяную дорогу, тяжело груженный грузовик осторожно катил на север. На сотом километре от Мирного водитель свернул с темного зимника на освещенную гирляндой ламп площадку, где ворчали двигателями и дымились выхлопными трубами штук тридцать грузовиков и бензовозов. За ними, вплотную примыкая к урманной тайге, стояли два дома, сложенные из свежих бревен.

— Автопункт «Березовый», — объявил водитель Рубинчику. — Заправиться можно.

И, не выключив мотора — «чтоб движок не заморозить», — выпрыгнул из кабины на жгучий мороз, побежал в автопункт, громко скрипя по снегу войлочными валенками. Рубинчик поспешил за ним, удивляясь нарастающему в душе чувству безотчетной тревоги и радости. Он знал эту странную и терпкую смесь предчувствия, которое никогда его не обманывало. Так вот, оказывается, что звало его сюда! Но откуда взяться иконной диве в тундре, на зимнике, среди этих таежных волков, которые наверняка перетрахали тут все живое, что имеет хоть какое-нибудь отношение к женскому полу?

Обмахнув на пороге унты еловыми ветками и войдя вслед за шофером в двойные, утепленные войлоком двери автопункта, Рубинчик оказался в довольно большой и жарко натопленной комнате-столовой, где за двумя длинными некрашеными деревянными столами не то ужинали, не то завтракали водители ворчащих во дворе грузовиков и бензовозов — ватники и полушубки на полу и на спинках стульев, меховые шапки в ногах, а на столе перед каждым тарелки с борщом, гуляшом, блинами и неизменной брусникой. Сбоку, в углу — рукомойник с серым мокрым вафельным полотенцем (одним на всех), а в глубине комнаты — кухня и стойка раздачи. У стойки — короткая очередь только что прибывших водителей, а из кухни от широкой плиты волнами катит через эту стойку пар и запахи вареной оленины, жареного лука, блинов, супа, гречневой каши и еще Бог знает чего. В столовой эти запахи смешиваются с запахами солярки, тавота, табака, мужского пота, овчинных полушубков, еловых веток…

Но даже сквозь эту густую и влажную смесь пара и дыма Рубинчик сразу увидел ее — там, за стойкой раздачи, рядом с толстой поварихой. Худенькая, с длинной шеей, в белом застиранном фартуке, серые глаза, русые волосы убраны под косынку. Далеко не красавица, а, скорее, словно догадка о будущей красоте — как обрис на негативе. Очередной шофер говорит ей по-свойски:

— Значит, так, Танюша! За наше знакомство — два борща, три гуляша, пару блинов, два стакана сметаны и четыре чая! Если все съем — завтра наша свадьба. Годится?

— А без свадьбы у вас аппетит пропадет? — усмехнулась она.

Ответом ей был хохот шоферов, подначивающих друг друга:

— Не слушай его, Таня. У него три жены на этом зимнике!

— А из чего гуляш-то? Из оленины? А сколько у того оленя было на спидометре, когда его на гуляш-то отправили? Нет, Таня, забудь про гуляш! Дай мне, сестренка, борща — со дна погуще, а сверху пожирней! И журналиста не обидь, московский журналист — ему тоже со дна борща-то. Ты «Рабочую газету» читаешь?

Но она не ответила — вскинув глаза, увидела Рубинчика, встретила его взгляд и словно тоже опознала его каким-то внутренним зрением: улыбка пропала с лица, взгляд стал сразу испуганным, серьезным, пытливым.

— Мне, пожалуйста, только блины и чай, — попросил он.

— Сколько стаканов? — тихо спросила она.

— Один.

Еще пару минут назад, на таежной зимней дороге, он не знал, какой внутренний импульс привел его сюда, на окраину вселенной, в эту промерзшую до мезозойских глубин тундру. Но теперь, принимая у нее из рук алюминиевую тарелку с блинами, он ясно почувствовал, как наэлектризовалась каждая клетка его тела, как заострились в нем, ожили и напружинились все пять органов чувств, а шестое, интуиция, уже ликовало в душе: это Она, Она, Она! Чудо, которое он ищет уже семнадцать лет — вот оно, за прилавком!..

Тут, хлопнув дверью и впустив клубы морозного воздуха, в столовую вошли плотный коренастый якут в меховом полушубке с погонами майора КГБ и еще трое мужчин. Один из них был молоденький солдат в шоферском замасленном бушлате, а двое других — судя по их новеньким полушубкам — приезжие. И Рубинчику показалось, что он видел их раньше, но где?

При появлении майора КГБ, которого все тут, видимо, знали, таежные водители смолкли на миг, а потом разом заговорили друг с другом деланно ровными голосами, спешно заканчивая с едой. Между тем все четверо вошедших стали в очередь к стойке раздачи, а Рубинчик, получив свой чай и блины, повернулся и вдруг встретился глазами со взглядами этой четверки. И хотя они тут же отвели глаза, что-то задело Рубинчика в их взглядах, как заноза, — какая-то их необычная пристальность, враждебность… В недоумении он прошел мимо них, в глубину почти опустевшей столовой, сел рядом с доставившим его сюда шофером. Справа от него какой-то молодой круглолицый водитель уговаривал пожилого, остроносого, с оспинкой на лице:

— Дружок мой на бензовозе с моста свалился. Его какой-то подонок обогнал на мостике и бортом ударил — он в кювет и вылетел. Перевернулся и стал на колеса. Ничего, нормально стоит, только мерзнет очень. Вытащишь?

— Работа наша такая, — неясно сказал рябой. — А далеко стоит-то?

— Километров двадцать отсюда. Мостик через Улаху знаешь? Там такой поворот крутой и развилка. Направо — на Айхал дорога, налево — в Надежный…

— Ну, знаю я этот мост, знаю. Только как же он с моста гробанулся?

Через минуту Рубинчик понял, что мужик был водителем «технички» — мощного «КрАЗа», вооруженного лебедкой, цепями и тросами специально для того, чтобы вытаскивать машины, соскользнувшие с колеи в кювет, провалившиеся в болото или еще как-либо угодившие в аварию. Это интересно, профессионально отметил про себя Рубинчик, тут же представился рябому, напросился поехать с ним на выручку перевернувшегося бензовоза и вскоре, доев блины с чаем, уже катил в кабине «КрАЗа» на север и слушал очередной рассказ своего водителя об этих молодых охламонах, которые «делом-то и ездить еще не умеют, а уже по зимнику гоняют».

— Тут намедни один так гнал, что у него задний борт открылся, а он и не заметил, и весь груз на поворотах в кювет улетел. А груз-то — не чего-нибудь, а шампанское — триста двенадцать ящиков с шампанским, это больше трех тысяч бутылок в тайгу улетело! Половина побилась, конечно…