Теперь, окончательно решив сделать для душевного исцеления юноши все, что будет в их силах, господин Вард и доктор Уиллет принялись собирать любую, пусть даже самую незначительную, информацию, которая могла бы помочь в деле. Прежде всего они изучили сплетни, гулявшие по Потаксету, — это было нетрудно, ибо, как оказалось, оба имели друзей в тех краях. Доктор Уиллет узнал гораздо больше слухов, ибо с ним местные общались куда свободнее, чем с отцом ключевой фигуры всей истории, а из всего услышанного следовало, что молодой Вард и в самом деле вел очень странную жизнь. Слухи все еще связывали его со случаями вампиризма прошлого лета, а полуночные приезды-отъезды грузовиков только придавали веса разнообразным темным домыслам. Местные торговцы судачили о странных заказах Варда, поступавших к ним через зловещего мулата, главным образом — на неимоверное количество мяса и свежей крови, которую мясники брали на двух скотобойнях неподалеку. Для подворья, где проживало всего трое мужчин, считая бородача Аллена, подобные запросы выглядели попросту абсурдно.

Поговаривали также и о непонятных звуках, доносившихся из-под земли. Об этом феномене было значительно труднее узнать нечто более или менее конкретное, однако все малопонятные намеки совпадали в одном, а именно: как только в избушке Чарльза Варда гас свет, эхо загадочных песнопений разносилось в прибрежных районах. Конечно, те звуки могли доноситься и из подвала дома, о чьем существовании было хорошо известно, однако слухи утверждали, что под избушкой залегает разветвленная сеть подземелий. Вспомнив старые предания о катакомбах Джозефа Карвена и предположив, что дом был выбран исключительно благодаря его местоположению, ибо где-то здесь была ферма алхимика, как следовало из документов, найденных за портретом, Уиллет и господин Вард уделили этим слухам особое внимание и довольно долго, но безуспешно искали потаенный проход у крутых речных берегов — тот самый дверной проем, что поминался в исторических свидетельствах.

Что же до мнения округи о новых ученых соседях, вскоре стало ясно, что никому не нравился жуликоватый мулат-португалец. Бородатого доктора Аллена, никогда, похоже, не снимавшего свои очки, народ боялся, а молодого ученого вечно изможденного вида просто недолюбливал, ибо не понимал. За последние недели Вард очень изменился, даже не пытался быть любезным и изъяснялся лишь надтреснутым шепотом, да и то в случае крайней необходимости.

Эти сведения, полученные из самых разных источников, мистер Вард и доктор Уиллет обсуждали долго и педантично. Они пробовали в меру своего разумения соотнести все известные факты из последних лет жизни Чарльза, включая отчаянное письмо, которое доктор показал его отцу, со скудными документальными свидетельствами о Джозефе Карвене — и сетовали на невозможность заглянуть в обнаруженные младшим Вардом бумаги. Было предельно очевидно, что ключ к безумию молодого человека кроется в заполученных им знаниях об алхимике и его делах.

4

И все же Вард-старший и доктор Уиллет никоим образом не были причастны к ходу последующих событий сего исключительного дела. Смущенные и сбитые с толку чересчур неопределенной угрозой, отсекающей, казалось, все подходы к ее усмирению, оба — и отец потенциального душевнобольного, и его лечащий врач, — выжидали в беспокойстве. Между тем напечатанные на машинке письма от Чарльза приходили все реже. Начало нового месяца, наилучшим образом подходящее для улаживания разных финансовых формальностей, ознаменовалось для клерков из банка, обслуживающего счета юноши, странными выходками со стороны доселе безупречного клиента. Один из работников, знавший Варда лично, нанес ему прямой визит и осведомился, по какой причине на всех его последних чеках красуются поддельные подписи. Вард все тем же хриплым голосом заверил того, что причин для беспокойства нет — рука не слушается его как надо из-за хронического переутомления, вот почерк и изменился до неузнаваемости. Объяснение мало кого удовлетворило, но, как наглядно было продемонстрировано самим Вардом, письмо стоило ему огромных усилий. Потому-то он и отбивал всю корреспонденцию последнего времени на машинке — даже ту, что адресовал матери и отцу.

Однако окончательно в тупик банковских работников завело не непосредственно это обстоятельство, потому что в нем не было ничего беспрецедентного или слишком подозрительного, и даже не потаксетские слухи, щупальца коих выползали за пределы городка, — их совершенно обескуражили путаные показания и незнание самого молодого человека, который демонстрировал полную амнезию касательно важных финансовых операций, лично им же осуществленных всего месяц-другой назад. Дело было нечисто — несмотря на связность и рациональность увещеваний Чарльза, не существовало никакого разумного объяснения его полного незнания некоторых фактов. И хотя никто из банковского персонала не входил в число закадычных друзей юноши, все заметили изменения в его повадках и речи. Они знали, что Чарльз — преданный историк, но разве хоть один, даже самый заядлый, любитель старины пользуется в быту архаичной лексикой и жестами? Все вместе — хриплый голос, разбитые тремором руки, лакуны в памяти, затрудненная речь и эксцентричное поведение — выглядело как проявление поистине тяжкой болезни. Покидая своего клиента, клерк решил, что подобный случай требует прояснения у отца Чарльза.

Итак, шестого марта 1928 года в офисе господина Варда состоялась долгая и серьезная беседа, после которой вполне сбитый с толку отец вызвал доктора Уиллета и заявил, что сам не может ничего поделать в этой ситуации. Уиллет, просмотрев чеки Чарльза с неуклюже нацарапанными инициалами, мысленно сравнил их с последним посланием юноши. Разница бросалась в глаза, и, похоже, где-то уже встречалась такая манера письма. Буквы с завитками, уложенные в причудливый наклон, — нетипичный почерк, но где Уиллет мог видеть нечто подобное? Впрочем, что бы там ни было, Чарльз все-таки сошел с ума — а раз он уже не способен распоряжаться своей собственностью и здраво взаимодействовать с окружением, необходимо принять меры для того, чтобы его вылечить. Именно тогда к делу привлекли алиенистов — докторов Пека и Уэйта из Провиденса, доктора Лимана из Бостона. Господин Вард вместе с доктором Уиллетом предоставили им исчерпывающие сведения об истории болезни; они собрались в прежней библиотеке юноши, просматривая оставленные Чарльзом тома и бумаги, чтобы получить представление о его наклонностях и характере. Изучив имевшиеся материалы вместе с адресованным Уиллету письмом, доктора согласились, что слишком интенсивные занятия Варда-младшего могли нарушить или по крайней мере пошатнуть психику, и выразили желание увидеть прочие книги и документы, с которыми он работает сейчас. Последнее, правда, они могли осуществить — если вообще могли, — разве что наведавшись в святая святых, в хижину в Потаксете. Уиллет заново пересмотрел все доступные ему материалы — именно тогда заполучил он достопамятные свидетельства рабочих о том, как Чарльз нашел документы Карвена, и, изучив подшивки «Джорнэл», обнаружил, что юноша скрыл от своих родных заметки о происшествиях на кладбище.

Восьмого марта, в четверг, доктора Уиллет, Пек, Лиман и Уэйт в сопровождении господина Варда-старшего неожиданно пожаловали к юноше, даже не скрывая своей цели, и засыпали своего на тот момент уже официального пациента уймой дотошных вопросов. Чарльз появился после длительного игнорирования их прихода — от него едко пахло лабораторными химикатами, а сам он был еще больше взволнован, чем обычно. Однако же молодой естествоиспытатель с готовностью признал, что его память и нервы сильно пострадали в ходе научных изысканий. Когда врачи настояли на его переезде в другое место, он и не вздумал противиться — ум его, в отличие от памяти, похоже, не пострадал. Видимо, учитывая такое его поведение, уважаемые врачи в полном смятении пошли бы домой, если бы не очевидный оттенок архаики в языке юноши — и замена в его сознании современных знаний древними, чего невозможно было не заметить. Именно это едва ли не ярче всего свидетельствовало, насколько далеко он отошел от «нормального» состояния. О своей работе врачам он сказал не больше, чем раньше родителям и доктору Уиллету, а паническое письмо, написанное в прошлом месяце, объяснил расшатанными нервами и истерией. Он утверждал, что в этой полутемной лачуге нет ни одной библиотеки или лаборатории, кроме тех, которые они уже видели, а причиной отъезда из родительского дома назвал нежелание загрязнять его уютную атмосферу такими запахами, как тот, что шел сейчас от его одежды. Слухи, ходившие среди соседей, он приписывал обычному страху из-за их ограниченности. Что касается места пребывания доктора Аллена, то здесь он не был уверен, имеет ли право говорить что-то конкретное, однако заверил своих допросчиков, что этот бородатый мужчина с неизменными очками на носу вернется при малейшей необходимости. Выплачивая жалованье бесстрастному португальцу, который наотрез отказался отвечать на какие-либо вопросы, и запирая избушку на ключ, Вард-младший не выказывал ни малейших признаков волнения или тревоги; казалось только, что он все время прислушивается к каким-то едва уловимым звукам. Он отнесся к переезду спокойно, словно то было дело житейское, вынужденная несущественная заминка, совершенно не вредящая его трудам, если уладить ее мирно. Чарльз был абсолютно уверен, что острый и незамутненный ум позволит ему без труда справиться со всеми недоразумениями, к коим его привели перепутанные воспоминания, утрата голоса и изменившийся почерк, не говоря уже о скрытности, отчужденности и иных причудах. По общему согласию решено было не рассказывать матери об изменениях, которые произошли с Чарльзом: отец согласился от его имени присылать машинописные открытки. Варда забрали в частную больницу, расположенную в спокойной и живописной местности, на берегу залива на острове Конаникут; главным врачом значился в ней доктор Уэйт. Юношу тщательно обследовали и опрашивали все врачи, знавшие про его случай, — именно тогда открылись аномалии его физиологии: замедленный метаболизм, видоизмененная и будто состаренная кожа, неадекватные нервные реакции. Из всех врачей, осматривавших Чарльза, больше всего был поражен доктор Уиллет, знавший Варда с детства и потому видевший, насколько изменилось тело пациента. Оспина или новая родимая отметина на груди взамен другой, исчезнувшей, натолкнула Уиллета на вопрос, не попадал ли Чарльз на какие-либо нечестивые сборища, которые якобы проходят в диких безлюдных местах, где ему могли нанести так называемую «ведьмовскую метку». Доктора не покидали мысли об архивных записях из Салема, которые давным-давно показывал ему молодой историк: «Преподобный Джордж Берроуз в ту ночь призвал Диавола, и тот отметил Знаком своим Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Делиберенс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитабель К. и Дебору В.», и даже лик молодого Варда вызывал безотчетный ужас всякий раз, как доктор смотрел на него. В один прекрасный день причина прояснилась — над правым глазом юноши возникла какая-то ранее отсутствовавшая неровность, небольшой шрам или углубление, точно такое же, как на облупившемся старинном портрете его предка.