— Ну хватит, хватит, малыш. Ты все это уже говорила.

— Вот-вот, давай, смотри на часы. Скоро начнешь ныть, что тебе пора. Никуда тебе не пора. Захочешь, можешь тут торчать хоть весь день. Просто ты не хочешь.

— Думаешь, мне лучше, чем тебе? Думаешь, мне нравится такая ситуация?..

— Поменяй ее на другую.

— Но ты же знаешь, мы ничего не можем сделать.

— Ах, мы не можем? Ну так я могу. Черт возьми, как ловко ты меня обработал, я стала как кукла тряпичная, аж самой противно. Моя жизнь всегда была борьба — а ты превратил меня в какую-то тряпку. Никогда тебе этого не прощу! Я не тряпка, я всегда умела постоять за себя, но из-за любви все терпела, со всем мирилась, ни разу даже не пикнула. О Боже, с чем мне пришлось мириться! Столько лет сидела тихо как мышка. Ты уже, видно, решил, что теперь можно из меня веревки вить? Черта с два.

— Ты не сидела тихо как мышка, ты вопила и орала. Ты и сейчас орешь, а твоя подружка слушает и радуется.

— Зато будет свидетельница, когда ты меня придушишь.

— Эм, не говори ерунды.

— Я знаю, ты хочешь меня убить. Я кошмар твоей жизни. Будешь меня душить, да? Ну давай, не стесняйся!

— Ты пьяна.

— Ты тоже. Посмотрел бы сейчас на свою рожу. Бандит бандитом, честное слово. Ну скажи теперь, а я на кого похожа?

— Эм, сколько можно! Возьми себя в руки.

— Ты раньше говорил, что твоя жизнь с миссис Флегмой такая серая, потому что в ней насилия мало.

— Я устал от насилия.

— Ты хочешь сказать, устал от меня. Значит, я тебе была нужна, только чтобы пинать меня ногами.

— Ну, Эм, ну, милая моя…

— Заюлил, заюлил, хорошеньким быть захотелось. Зря стараешься! Одна только Пинн мне помогает в трудную минуту.

— Да влюблена в тебя твоя Пинн, ты что, не видишь? У нее же одни гадости на уме. Я уже сказал тебе, я ее тут терпеть не намерен.

— Не нравятся мои подруги — не приходи.

— Не хватало еще, чтобы она тут постоянно крутилась, вынюхивала!

— А что, ты все равно приходишь все реже и реже, вот и хорошо, и не приходи совсем. Ты же сам этого хочешь.

— Знаешь же, что я никогда тебя не брошу, всегда буду верен тебе…

— Ну, опять завел свою любимую пластинку! Надоело. Одно и то же, одно и то же, лучше бы каждый раз выдавал мне вместо этого мелочь на расходы. Какая к черту верность? Тратишь на меня столько, что меньше уже просто нельзя, ты сам это прекрасно знаешь. Вся твоя верность в том, чтобы не дать мне найти порядочного человека, который бы любил меня и по-человечески обо мне заботился. О Господи, угораздило же угробить всю жизнь на такое…

— Эм, пожалуйста. Ну не надо, пожалей меня хоть раз.

— Думаешь, я огорчусь, если ты начнешь тут реже появляться? Да я иногда просто счастлива, что тебя нет, — ну пусть не счастлива, про счастье я уже не говорю, но хоть довольна какое-то время. А потом являешься ты — и опять все сначала. Я в расстройстве, Люка в расстройстве, и никому это не надо…

— Эм, постарайся…

— Как было бы хорошо не любить тебя, просто взять и не любить! Каждый день только о том и мечтаю.

— Ну прошу тебя, давай уже вырвемся из этого круга.

— Хорошо, давай! Вот иди завтра и расскажи своей миссис Флегме про нас с Люкой! Скажи ей, что будешь жить с нами в доме, а ее навещать раз в неделю, в квартирке.

— Ты же знаешь, это невозможно…

— С чего ты взял, что я это знаю? Ничего подобного я не знаю! Ты хоть раз пробовал взглянуть на всю эту дерь-мовщину моими глазами? Почему бы твоей миссис не пострадать немного для разнообразия? Почему все я да я?

— Это ничего не даст. Если она тоже будет страдать, тебе ведь легче от этого не станет.

— Не станет? Да я буду на седьмом небе от счастья!

— Тебе же не месть нужна…

— Почему бы и нет? Ненавижу твое гнилое буржуйство, разнесла бы его к чертовой матери!

— Ладно. Ты просто кипятишься, на самом деле у тебя и в мыслях ничего такого нет.

— Ты так думаешь? Подожди немного, скоро я тебе устрою войну во вражеском стане. Да, это будет война против всех вас, богатеньких. Я знаю, что делает бедность с людьми. И с тобой связалась только из-за бедности этой проклятой — страшно было. Насмотрелась в свое время на отчима, как он каждый вечер мою мать бил, бил, пока совсем не убил.

— Я не отвечаю за твоего отчима.

— Ты за все отвечаешь. Потому что ты — главное зло в моей жизни. Ты мой перевоплощенный отчим, вот ты кто. Нравится тебе такой психоанализ?

— Послушай, может, хватит переругиваться, как на базаре, а? Я знаю, как ты кичишься тем, что «вышла из низов», но ведь вышла уже — ведь можно теперь хотя бы вести себя прилично…

— Прилично — это значит как леди? Как твоя дражайшая миссис Флегма? А мне классовые предрассудки не позволяют. Это она у тебя такая богатенькая, такая родовитенькая…

— Да никакая она не…

— Да, я хочу мести! Пусть знает, какой у нее муж подлец.

— Но она ни в чем не виновата…

— Мне какое дело? Я тоже не виновата.

— Ты виновата. Больше всего тут, конечно, моей вины, но есть и твоя тоже.

— Ты нарочно меня выводишь? Хочешь, чтобы я завизжала на весь дом?

— В конце концов, она тоже страдает. Пусть даже о нас с тобой она не догадывается — но ведь понимает же, что моя любовь для нее потеряна.

— Велика ценность! И еще неизвестно, может, те времена давно прошли. Может, ты к ней вернулся. Спишь с ней, говори?

— Конечно, нет!

— Я тебе не верю! Ты ее обманываешь. Значит, можешь и меня обмануть. А через пару лет бросишь нас обеих, найдешь себе кралю помоложе, и только тебя и видели. Ты самец-шовинист, все вы такие.

— Ну начинается! Это все Пинн со своими дурацкими теориями. Ты хоть думай своей головой.

— Жалко, я как-то обозлилась, порвала в клочья все твои любовные письма — а то можно было сейчас отослать посылочку твоей миссис Флегме. Пожалуй, я ей завтра утром позвоню.

— Никому ты не позвонишь, ни завтра, ни послезавтра. Потому что прекрасно знаешь, что на этом наши с тобой отношения кончатся.

— Да пошел ты со своими запугиваниями! Вот дойдет до дела, тогда и посмотрим, что кончится, а что не кончится. У меня тоже есть свои права, и мне надоело ждать и ждать, оберегаючи сыночка твоей миссис Флегмы. Сколько еще ждать? Пока ему не стукнет тридцать? Нет уж, пусть тоже хлебнет немножко лиха. Моего сына, между прочим, никто не оберегает. Видел сегодня, во что он превращается?

— Он хоть стал побольше говорить?