— Меня в полку засмеют, коли узнают, что городового спас! — воспротивился гусар, расправляя пальцами предмет своей гордости.

Веселые вояки помогли Косте подняться на ноги, попрощались, подобрали со льда свои шубы, обозначавшие барьеры на их несостоявшейся дуэли, и побрели, обнявшись и покачиваясь, на Выборгскую сторону, где ждали их легкие санки, ранее незамеченные Кричевским. Чудом спасшийся от ужасной гибели помощник станового пристава поспешил, трясясь от страха, с неверного льда на противоположный берег, где с лесных складов доносилась перекличка сторожей «слу-ша-а-ай!» и мерно постукивали деревянные колотушки.

Пришлось ему, чтобы выбраться на твердую землю, обогнуть склады, забирая вправо, к темному Таврическому дворцу, обширный парк которого, недоступный для публики, в те времена был окружен глубоким рвом и обнесен деревянным, заостренным наверху частоколом. Здесь доживали свой век на полном пансионе не находящиеся уже на действительной службе престарелые фрейлины императорского двора.

Поплутав по безлюдным Фурштатской и Кирочной, пришлось побеспокоить будочников, пролезая под рогатками и канатами, препятствующими ночному проезду здесь экипажей, Костя Кричевский выбрался на Знаменскую улицу, вблизи строящегося манежа Саперного батальона, впоследствии обращенного в церковь Косьмы и Дамиана, и торопливо пошел к Знаменской площади, предвкушая конец своих приключений. Ветер студил его ушибленную голову с большой вскочившей шишкой, форменная шапка пирожком осталась, должно быть, в пролетке загадочных татей, рыжий портфель инженера пропал неведомо куда. Подняв воротник шинели, пряча щеки, все задумывался Костя, кто же это так ловко наскочил на него, а главное, за что, и не следует ли ожидать повторных покушений? Неужто этот господин Белавин всегда так провожает своих гостей?!

В Озерном переулке[8]внимание его привлек уединенный деревянный дом с мезонином, с заснеженным садом, обнесенный прочным забором. Дом весь, несмотря на глухую ночь, был освещен, в окнах мелькали, вертелись волчками тени, оттуда доносились песнопения. Это был «скопческий корабль», созданный на этом месте еще в двадцатых годах знаменитым основателем скопческой ереси Кондратием Селивановым. Тут шли радения, сопровождавшиеся безумными членовредительствами, основанными на ложном понимании слов Христа. Костя Кричевский, перекрестясь, поспешно обошел мрачное место стороной, так как дух скопчества был ему всегда глубоко чужд и отвратен.

…Глубоко заполночь поскребся он в двери родного дома, такого уютного и желанного. Встревоженная матушка выбежала на крыльцо. Избегая расспросов, Константин сослался на служебные дела и усталость и поспешно ушел спать, скрывая следы побоев. Снились ему, разумеется, кошмары: луна, черный лед Невы, отчего-то наклонный, точно ледяная горка, по которому он скользил и бесконечно долго катился прямо в дымящуюся квадратную прорубь. Из проруби сквозь тонкий слой плещущейся воды глядел на него бледный, как смерть, «божий гость», инженер Евгений Лейхфельд, каким видел его Кричевский в больничной палате, и призывно улыбался…

Разбудила Костю Кричевского матушка, осторожно потряхивая его за плечо.

— Котинька, сынок, вставай… К обедне отзвонили уж… Ты здоров ли, друг любезный? Там тебя в гостиной некий господин Розенберг дожидается. Говорит, срочно! Такой прямо настойчивый господин, торопыга… Шапку не снял, чай пить отказывается… Ах!.. Костя! Какой ужас! Что это у тебя с головой?! Откуда?!

— Ничего, матушка, ничего… — поспешно зашевелился Константин, досадуя, что не скрыл от нежной родительницы огромную шишку на темени и кровоподтеки на груди.

— Льду бы надобно приложить! Я пошлю Агафью отца покликать из больницы! Беда-то какая!..

— Да какая там беда! Пустяки! Оступился вчера, упал. Не вздумай никого звать! Я тебе запрещаю! — и помощник станового пристава, уклонившись от материнской заботливой руки, заправляя рубаху в штаны, на ходу натягивая мундир, вышел в горницу.

Михаил Карлович Розенберг стоял и впрямь в шапке и шинели с пелеринкой, заложив руки со снятыми перчатками за спину, но вид имел весьма необычный — растерянный и жалкий. Казалось, он изумлен до крайности.

— Константин Афанасьевич, голубчик, мужайтесь! — глубоким, трогательным голосом произнес он и откашлялся. — Это тяжелая и неожиданная утрата для всех нас, ужасная, непоправимая потеря… В самом расцвете, на пути к счастью, можно сказать… Такая молодость, доброта… Мы все виноваты, а я более всех… Все ведь можно было предотвратить, не допустить… Никогда себе не прощу столь роковой ошибки…

Он дальше не смог говорить.

— Что такое?! Да что случилось-то?! — вскричал Костя, чувствуя, как стриженые волосы на его затылке шевелятся от страха за княжну. — Как это произошло?!

— Никто не ожидал!.. — махнул рукой с перчатками Розенберг. — Ничто не предвещало, как вдруг ночью, скоропостижно, около одиннадцати вечера Евгений скончался!..

— Господи!

Костя сел на стул у круглого обеденного стола, схватился было за голову, сморщился и осторожно потрогал пальцем горячую пульсирующую шишку. Смерть Лейхфельда лишь на миг обрадовала его, ожидавшего ужасных известий о Собянской княжне, но тотчас сердце его сжалось болезненно. Что же теперь будет с ней? С невольной убийцей?

Розенберг приблизился и сочувственно положил ему руку на плечо:

— Я знал, что найду в вас родственную душу, сопереживающую этому несчастью столь же остро, как и я сам!

— Он мне снился, — угрюмо сказал Кричевский. — Лейхфельд снился мне этой ночью — такой, как тогда, в больнице…

— Давно известно, что мы общаемся не только в наших грубых телесных оболочках, но и в сферах возвышенных… — Михаил Карлович устремил взор горе. — Но нельзя нам, слугам правосудия, впадать в уныние! Несчастная душа погибшего друга вопиет об отмщении! Это теперь уже не банальный несчастный случай, но криминальное преступление! Я уже возбудил расследование по факту смерти Евгения и намерен доказать, что все это не роковая случайность, но, напротив, дьявольски ловко спланированный и хладнокровно приведенный в исполнение замысел! И вы мне в этом поможете, мой верный друг и добрый христианин!

— Чем же могу я вам помочь, Михаил Карлович? — удивился Кричевский.

— У вас есть ключ от квартиры Евгения, который дала вам вчера эта особа! Мы должны немедля произвести обыск и изъять орудие убийства! Только по доброте душевной нашего Леопольда Евграфовича… Да чего там, по преступному и непонятному попустительству, этого по сю пору не было сделано. Но впредь я намерен следовать строго букве закона!

— Да-да… конечно! — заторопился Константин, собираясь.

Кухарка Агафья внесла с кухни блюдо ароматных пирогов, только что из печи.

— Откушайте, барин! — поклонилась она малым поклоном надутому Розенбергу. — Константин Афанасьевич, с капустою, как пожелали!