– Юриваныч, мне в приемной сказали, что вы здесь. Акты подпишите, сейчас машина придет, – не глядя на Валерию, произнес Клюкин.

– Какие акты! Ольга Михайловна, ты мне скажи только, как ключи могли к тебе попасть?!

– Отстаньте от нее, – повысил голос Роман. – Вы же знаете, что она ни при чем!

– Ни при чем, а ключи в чашке, – вздохнула Алина.

– А что? – заинтересовался и обрадовался Клюкин. – Ключи от сейфа нашлись?

Он сунул свои бумаги на полку, подошел и тоже стал смотреть.

Федя Величковский выбрался из буфета и собрался что-то сказать, но Озеров похлопал его по спине, и тот послушно закрыл рот.

– Юрий Иванович, забирайте связку, – распорядился он. – Ольга Михайловна, разливайте чай. Мы продолжаем работу.

– О чем вы говорите, – Валерия покачала головой, сожалея о том, что столичный режиссер так туп, – какая теперь работа…

– Юрий Иванович без нас решит, что делать. У нас свои задачи, послезавтра запись.

Директор проворно спрятал связку в карман, как будто она могла прожечь в столе дыру.

– Ольга Михайловна, пойдемте со мной.

Ляля, ни на кого не глядя, подхватила свою сумку – как арестант, которого ведут в тюрьму, – и вышла следом за директором. За ними, забрав свои акты, вышел Клюкин.

Дверь тихо притворилась.

– Итак, – Максим Озеров отлистал свой экземпляр распечатки на нужное место. – Дамы, может быть, кто-нибудь все-таки нальет нам чаю? Сцена шестидесятая, дьякон и фон Корен на набережной, затем доктор Самойленко. Ваня Есаулов начинает.

– Балаган, – себе под нос сказала Марина Никифорова. – Все равно никто не сможет!..

На нее шикнул пожилой актер с трудной фамилией, игравший доктора Самойленко.

Федя Величковский пристроился у самой двери, и когда Максим в очередной раз поднял глаза, его уже не было – исчез, испарился.

Озеров дотянул репетицию до пяти часов, пересилив артистов, которые думали только о том, что, оказывается, Ляля Вершинина стянула из директорского сейфа деньги и мало ли каких еще наделала дел!.. Он гнул свое, останавливал их, заставлял читать сначала, поправлял, подолгу молчал, когда заканчивались сцены, потом произносил длинные речи, хвалил, ругал, перечитывал за всех, говорил: «Совсем не туда!» И это означало, что нужно перечитывать заново, что интонация выбрана неправильная, акценты расставлены не так и вообще все наперекосяк, или говорил: «Правильное направление», и из этого следовало, что все неплохо, но нужно повторить еще раз. Или два, или три…

К тому моменту, когда он их отпустил, все устали так, что не могли говорить – в прямом смысле слова языки заплетались.

Озеров, оставшись в кабинете один, выключил электричество, подошел к окну, за которым сумерки уже почти перетекли в ночь, потер глаза. В кабинете было темно, приятно, и только из коридора на старинный паркет падал желтый свет. Эта желтизна раздражала, казалось, что именно от нее болит голова и сохнет во рту. Максим взял со стола чайник и попил из носика.

…Что за странные и необъяснимые события здесь происходят?!

– Что скажете, Максим Викторович?..

– Заходи, Федя.

Сзади произошло какое-то движение, и раздражающая желтизна слилась в узкий ручеек, а потом совсем исчезла. Очевидно, Величковский закрыл за собой дверь.

– Ляля в кабинете Юриваныча, – сообщил Федя. – Она его уговаривает, что нужно поехать в ментовку и сдать ключи. Как ценный вещдок. Он ни в какую. Он говорит, что не хочет втягивать ее в историю.

– То есть она настаивает на огласке и обращении в полицию, а он ее покрывает.

– Какая огласка, господин режиссер?! Весь театр уже в курсе. К вечеру в курсе будет весь город! Там еще чай есть?

Озеров пожал плечами. Федя подошел и тоже побулькал немного из носика.

– Моя мамаша всегда нам с папашей выговоры делает, когда мы так из чайника лакаем, – выпалил он и утер губы. – Холодный, а жжется что-то.

– Там имбирь.

– Слушайте, неужели вы верите, что эта малахольная Ольга Михайловна сперла из директорского сейфа деньги?!

– Я не знаю, кто спер деньги, но вчера в этом буфете никакой связки не было. И это я знаю точно.

Федя помолчал, потом выдохнул страстно:

– Откуда?!

– Я вчера заглядывал в буфет. Створка открылась, я присел и заглянул, а потом ее закрыл. Там в ряд стояли четыре чашки, а сзади блюдца. Чашки были абсолютно пустые. Это точно.

– То есть…

– Подожди, не перебивай. Мы вместе отсюда вышли, она на моих глазах заперла дверь. Утром мы пришли к директору и застали у него Лялю. Если ты помнишь, еще решали, где будем читать – в репетиционном зале или здесь. Пришли сюда, она при нас отпирала дверь. Какой вывод из этого мы делаем?

– Какой?

– Связку подложили или вчера поздно вечером, или сегодня утром.

– Кто подложил?

– Федь, ну что ты как маленький? Откуда я знаю?

– Это явная подстава, – заключил Федя Величковский, и Максим кивнул.

Помолчали.

– Выходит, прав Юриваныч, что не хочет везти ключи ментам. Кто там станет доискиваться, как связка попала в буфет!.. Они сделают линейный вывод – раз ключи нашлись у Вершининой, значит, она их утащила у Верховенцева.

– Выходит, – подхватил Федя, – Юриваныч знает, что никаких ключей Ляля не таскала. Откуда он знает?

– Возможно, он ей верит.

– Или знает, кто утащил, и уверен, что это не она.

– Или так, – согласился Озеров.

– Между прочим, у Екклезиаста сказано, – начал Величковский: – «Кто любит серебро, тот не насытится серебром». Это я к тому, что мало того, что серебро украдено, еще и человек убит. Тот, кто подставляет Лялю, хочет свалить на нее убийство тоже?

– Убить мог один человек, а украсть совершенно другой.

– А третий разгромил костюмерную?.. Что-то их до фига получается, Максим Викторович!

– Надо поговорить с Лялей, вот что, – решил Максим. – Пошли, Федя. Или нет, ты лучше сиди здесь и сторожи, а то ей еще чего-нибудь подбросят.

– Пузырь с ядом? – предположил Федя безмятежно.

– А я ее найду.

– Не хочу я сторожить!

– Придется.

Сторожить не пришлось. Дверь распахнулась, вспыхнул свет, Максим зажмурился, и Ляля Вершинина протянула убитым голосом:

– А, это вы…

– Это мы, – жизнерадостно отозвался Федя. – Ольга Михайловна, хотите холодного чаю?

– Мне домой нужно, – не обращая внимания на него, сказала Ляля.

– Мы сейчас уйдем. Мы просто вас ждали.