– Вы просто хотите отделить меня от всех, чтобы расправиться! Я переполошу всю стражу, я никуда не пойду без Валентины!

– Она рехнулась! – хрипло воскликнул один из них. – Ее надо запихнуть куда-нибудь, иначе она и нас подставит под удар.

Надзиратель, тот самый, что привел меня из женского отделения, внимательно заглянул мне в лицо:

– Нет, она не сумасшедшая. Как зовут твою приятельницу, гражданка?

– Валентина, – проговорила я. – Валентина де Сейян.

– Ты что, Жерве, решил выполнять капризы этой дикой кошки?

– Но она так вопит, – произнес Жерве. – Послушай, гражданка, я приведу тебе твою Валентину сегодня вечером, только перестань кричать.

– Почему вечером? – проговорила я, отдышавшись. – Почему не сейчас? Она очень слаба, ей нужен уход.

– Какого черта! – возмутился надзиратель из мужского отделения. – Я уже вижу, что сюда идет сержант. Я не намерен из-за какой-то девки терять свое место – оно слишком хорошо оплачивается.

Мне пришлось подчиниться. Как-никак, а обещание соединиться с Валентиной я получила. В случае обмана я в любую минуту смогу поднять крик – ведь размещать женщин в мужском отделении запрещалось тюремными правилами. В тот миг я не задумывалась, почему для меня сделано исключение.

Повеяло сквозняком, и передо мной распахнулась дверь новой камеры. Надзиратель – его звали Мишо – грубо втолкнул меня внутрь.

– Проходи, нечего стоять!

Загрохотал замок. Удивленная, я увидела, как поднимаются – те, кто еще мог подняться, – и приветствуют меня поклонами заключенные.

Похоже, в этой камере находились только аристократы.

4

– Приветствуем вас, мадам. Мы рады видеть вас. Почти машинально, отвечая на столь галантное приветствие, я сделала реверанс, забыв, как не подходит он к моему застиранному платью.

– Надеюсь, вы рады не тому, что я в тюрьме, господа? Человек, который приветствовал меня, смутился.

– О, разумеется…

Прищурившись, я оглядела его наряд. Запыленные банты на туфлях, полуразвязанные ленты камзола, съехавший набок галстук… Человек казался таким милым и таким смешным.

– Как ваше имя, сударь?

– Граф де Лорж, к вашим услугам.

– А я…

– О, не беспокойтесь! Уверен, здесь узнали вас.

Это было приятно. Я улыбнулась. Мои глаза уже привыкли к полумраку, и я могла оглядеть камеру. Она была раза в два больше той, где я находилась раньше; здесь был стол и даже камин, куда – как я сразу заметила – удобно прятать вещи. Например, если зарыть их в золу. За столом, на который падал свет из узкого окна, сидели люди: два пожилых священника и еще Какой-то благообразный старик, читавший книгу.

Меня поразило другое. На полу – на тюфяках и соломе – лежали истекающие кровью люди. Многие из них были без сознания, другие тихо стонали.

– Это раненые? – в ужасе спросила я. Граф с грустью кивнул.

Я схватила со стола два кувшина, протянула их графу:

– Немедленно попросите, чтобы вас выпустили во двор. Наберите воды и сразу же возвращайтесь. Разве вы не видите, что они хотят пить? Кого-то еще можно спасти… Отправляйтесь, я даю вам пять минут.

Я резко обернулась к остальным:

– Есть тут кто-нибудь, кто способен ходить?

– Я, мадам.

– И я, пожалуй, еще не умираю.

Я оглядела этих двух молодых людей – они если и были ранены, то легко.

– Отправляйтесь вслед за графом. Вы будете носить воду – столько, сколько ее потребуется.

Никого не стесняясь, я изорвала свою нижнюю юбку на бинты. Сердце у меня сжималось от боли – я еще никогда не видела столько умирающих людей. Им не оказали даже простейшей помощи. Прямо из Тюильри притащили в тюрьму и бросили.

Я склонилась над одним из раненых – ему было не больше шестнадцати, почти еще мальчик. Познания в медицине у меня были невелики, но я прекрасно видела, как грязны бинты, перевязывавшие его рану, как они почти въелись в тело. К счастью, юноша был в сознании и даже мог говорить. Видимо, кровотечение было небольшим.

– Боже, но ведь надо было сделать перевязку, – проговорила я чуть не плача. – Потерпите, ради Бога, я постараюсь не сделать вам больно.

Удар сабли задел плечо и грудь, но заражения и гноя не было. Я перевязала юношу, стонавшего от боли, поднесла к его губам кувшин – он выпил его почти весь. Мне охотно помогали граф и седой священник, оставивший свои книги.

– Меня зовут Эли де Бонавентюр, – прошептал юноша. – Послушайте, мадам… Если я умру, обещайте дать весточку моей сестре в Лимож…

– Молчите, Эли, – остановила я его, – вы не умрете и сами приедете к сестре. Вы так молоды. Наберитесь мужества! Ваша рана неопасна.

– У меня есть йод, – объявил аббат Эриво, тот самый, что помогал мне. – Правда, совсем маленькая бутылочка.

– Святой Боже, да что же вы молчали? Драгоценное лекарство пришлось разбавить водой, чтобы хватило на всех. Но дальнейший осмотр приводил меня в уныние. Только один человек, которого называли шевалье, был в сознании. Остальные лежали без памяти и были безнадежны. Я поражалась своей выдержке, ведь еще никогда мне не приходилось видеть таких ужасных колотых ран в груди, раздробленных и размозженных рук, почерневших от гангрены конечностей. Раненые погибали от заражения крови, пылая в горячечном бреду, сгорая от высокой температуры. Срок, когда опытный врач мог бы произвести ампутацию, истек, и теперь уже не было никакого выхода.

Я с трудом сдерживала слезы. Среди раненых был очень красивый молодой человек – он, как мне сказали, шестой день метался между жизнью и смертью. Его убивала пуля француза, парижского санкюлота, человека одной с ним нации. Многие умирали от потери крови – просто погружались в сон, и все. Спасти их было не в наших силах.

Чуть позже, расспросив одного роялистского журналиста, сидевшего в этой же камере, я узнала, что во время обороны Тюильри погиб и генерал д'Альзак – молодой мужественный Тьерри, с которым я когда-то так беззаботно наблюдала фейерверк над поместьем Бель-Этуаль.

Бинты, сделанные из моей юбки, закончились, и тогда я попросила жертвовать своими платками, рубашками, даже манишками. Я склонилась над последним раненым, лежавшим под окном, осторожно протерла ему лицо мокрой губкой. Солнечный свет осветил его голову, русые волосы, пересохшие губы…

– Да это же маркиз де Лескюр! – воскликнула я в ужасе, позабыв о том, что должна говорить тихо.

Да, это был тот самый молодой офицер, с которым меня очень многое связывало. Это он спас мне жизнь, прогнав меня, вытолкав из комнаты еще до того, как толпа ворвалась во дворец.