Вернитесь опять в парадные сени, бросьте взгляд наверх перед собой, где представится вам легкая, роскошная и широкая лестница, которая прямо приведет к довольно широкому зимнему саду. Этот сад – высокая, во все три этажа зала, с двух сторон обильно залитая дневным светом. Легкие, узенькие воздушные лестницы и галерейки вьются по разным направлениям, опоясывают ее со всех сторон и ведут в средний и верхний этажи. Откуда смело выдаются сюда легкие балкончики, крытые ложи с дорогими хрустально-узорчатыми стеклами. Но все это уже приходит в ветхость и с каждым днем все больше да больше подтачивается временем, так что ходить по всем этим лестницам вполне твердой самоуверенной поступью может быть и не совсем безопасным: вы ясно чувствуете, как они местами трещат и подаются под вашей ступней. Направо от входа с парадной лестницы – ряд беломраморных колонок и кариатид, под которыми внизу сквозит почтенной работы каменная решетка с выточенными из камня же мелкими украшениями и гербами, и эта решетка маскирует собой темный потайной ход из ванны. По белым стенам разбросаны там и сям лепные консоли, на которых некогда помещались газоны. Во многих местах этих стен доселе еще грустно висят и спускаются высокие сухие, длинные стебли ползучих, вьющихся лиан, павоев, плюща и винограда, кудрявые и резвые побеги которых когда-то сплошь и покрывали эти стены обильно листвою и цветами. Тут красовались целый лес драгоценных тропических деревьев, блистали роскошные клумбы редкостных цветов; и до сих пор еще можно видеть обломки обрамлявших эти клумбы бордюров из целого дуба, решетчато выточенного искусным художественным резцом в виде виноградных гроздьев, листьев и сучьев. Посредине мозаичного пола вделан мраморный бассейн, где когда-то были прохладные фонтаны и отражались, вместе с обильной зеленью, в больших зеркалах, которые теперь с каждым годом все большее тускнеют и портятся – летом от пыли, зимою от сырости.

Поднимитесь на три-четыре ступени, и вы из сада с одной стороны очутитесь в полусумрачной бильярдной, стены и потолок которой сплошь поделаны из резного дуба. Отсюда – новая обширная комната. С закрытыми окнами на улицу. Она вся завалена разным хламом, и рядом же с этим хламом валяются предметы самой изысканной роскоши. На полу кое-как сброшена богатейшая коллекция древнего оружия. Тут спокойно ржавеют себе панцири, шлемы, чешуйчатые рукавицы; стоит в углу большая группа самых разнообразных копий, алебард, бердышей и кистеней-головоломок с игольчатыми, ежевидными чугунными шарами на стальных цепях; а на полу – несколько десятков различных мечей, между которыми особенно обращает на себя внимание один экземпляр, клинком которому служит длинный нос пилы-рыбы и который наверняка пришелся бы по руке Илье Муромцу. У противоположной стены, рядом с нагроможденной роскошной мебелью, прислонены несколько больших, полуторасаженных картин, новой, но весьма хорошей работы, которыми, как слышно, предполагалось украсить в виде обоев стены большой концертной и театральной залы. Тут же валяются и недоконченные половинки дверей, с самой тонкой, изящной лепной работой и позолотою. И на все это уже несколько лет садится, слой за слоем, обильная пыль и грязь. Так что и прикоснуться боязно.

Вернувшись опять в зимний сад и поднявшись по лесенке направо, за мраморные колонки и кариатиды, вы очутитесь перед большим зеркалом, которое служит дверью, потайным образом ведущую в роскошную, уютную библиотеку, где вся отделка, при удивительной роскоши, дышит самым строгим стилем. Большие стекла, прозрачно расписанные пестрыми арабесками, пейзажиками и гербами, маскируют собою вид на отвратительный Полторацкий переулок и заполняют весь этот приют таинственным и ровным полусветом, так располагающим вас к уединенному и серьезному спокойствию, потребным для занятия чтением. В среднем окне возвышается на пьедестале высокая мраморная урна. Очень тонкой и, кажется, очень старой работы. В простенках – массивные дубовые шкафы, которыми сплошь занята вся стена, обращенная к саду, где одна отодвижная половинка служит потайной дверью, ведущею в этот сад. Шкафы эти полны книгами, большей частью старой печати, на немецком, латинском, итальянском, французском и иных языках в старинных, корешковых прочных переплетах, между которыми значительную долю занимают пожелтелые пергаментные, и все это богатство, покрытое обильной пылью и паутиной, преимущественно относится к литературам восемнадцатого и семнадцатого столетий. Очевидно, оно составляло старое фамильное достояние.

После библиотеки ваше внимание непременно остановилось бы на двух парадных гостиных. Обе они обиты штофом. Одна голубая, почти вполне отделанная; по стенам ее, как принадлежность обоев, расположены медальоны с прекрасной акварельной живописью цветов и растений. Другая необыкновенно эффектна. Представьте себе комнату, блестящую беломраморными стенами, широкий нижний карниз которых, отороченный позолотой, обит нежной пунцовой материей. Беломраморная арка с колоннами разделяет эту комнату на две половины, и в боковых пролетах арки устроены помещения для цветов, которые в данный момент дополняются одним воображением.

Дом С. Я. Яковлева. Рисунок А. В. Позднухова

Но тут же, в этой самой гостиной, как и во всем доме, вы видите начатую и недовершенную работу: пол представляет печальную картину разрушения, которая особенно ярко выдается в большой зале, где предполагался домашний театр; рядом с начатой великолепной отделкой стен, где должны были сочетаться между собой мозаика, скульптура и живопись, вы видите кучи мусора, подпольные балки, кирпичи и всякий хлам. Пройдите далее, и вам представятся уже положительные развалины. То будет начатая и незаконченная каменная постройка над Полторацким переулком, возвышающаяся над пролетом второй арки этого переулка. Эти развалины – приют голубей, воробьев и летучих мышей; последние с наступлением сумерек начинают здесь свою оживленную деятельность».

План участка домов № 10–12 по Забалканскому проспекту с проектом Ново-рыбного рынка. Штриховкой отмечена существующая застройка, справа – дом С. Я. Яковлева. 1900-е гг.

Постепенно обрастая пристройками, дом, «несмотря на все позднейшие искажения, дошел до нашего времени (начало XX века. – Прим. авт.) со всеми особенностями своей чудесной архитектуры». Еще в 1830-е годы он принадлежал одному из наследников Яковлева и сохранял роскошную отделку некоторых интерьеров, станковую живопись. М. И. Пыляев писал, что «тогда еще были видны следы великолепия, роскоши и блеска первого владельца. В большой зале стены были обтянуты кожаными обоями, расписанными масляными красками по золотому полю, зало было украшено большими портретами высочайших особ в рост; кроме того, здесь было несколько картин итальянской школы, в числе которых были две превосходные: одна усекновение главы Иоанна Предтечи и другая – Архимед в раздумье над геометрическими фигурами». В 1840-е годы особняк Яковлева стал приютом для сирот под патронажем вел. кн. Ольги Николаевны. В 1865 году дом ремонтировался: по проекту архитектора Реймерса исправлялась крыша – перекрывалась новым железом по новой обрешетке. Затем в нем размещалась фабрика бронзовых вещей Шопена. На ней, в частности, изготавливались большие паникадила для Успенской церкви во время ее реконструкции. В 1867–1872 годах, в доме находились залы для народных благотворительных «увеселений», то есть отдыха, работал часовых дел мастер. В конце концов дом был разобран в 1901 году для строительства на его месте нового рынка «полезного и красивого , но таких зданий в Петербурге сотни, построек же Растрелли не наберется и десятка. Тяжело было на него смотреть – опозоренный вывесками и изуродованный разными пристройками, клетушками и тому подобной нечистью гордо хранил каменный бедняк следы своего былого великолепия», – так писал о растреллиевской постройке архитектор, преподаватель Института гражданских инженеров (современный Санкт-Петербургский архитектурно-строительный университет) Н. В. Султанов – увы! – после сноса дома Саввы Яковлева.