— Сами скажите.

Он надолго замолчал. Я уже решил, что упустил его… но нет.

— Какая на улице погода? — спросил он.

— Паршивая, — ответил я. — Снег с дождем, тротуары как каток.

— Подождите, — сказал Арруа. Судя по шарканью, он ушел, через минуту вернулся, и у меня под ногами появился листок из блокнота. — Магазин за углом, — сказал он.

Я набрал две сумки продуктов: кофе, сгущенное молоко, яйца, пакет риса, банка вареной сгущенки, две папайи, батон хлеба и бумажные салфетки. Арруа открыл дверь квартиры 3Ф, взял у меня сумки, и я прошел за ним по короткому коридору в гостиную.

Арруа — невысокий, потрепанный жизнью, но ухоженный — носил брюки защитного цвета, серый кардиган и белую рубашку. Квартира была под стать хозяину. Узкий прямоугольник гостиной, белые, с бежевой отделкой, стены и деревянный пол, видавший виды, однако свеженатертый. Два окна, выходившие на пожарную лестницу, защищались металлическими складными ставнями. Перед окнами стояла накрытая серым покрывалом софа с сильно потертыми, но заботливо подремонтированными подлокотниками. В углу этажерка с книгами на испанском, над ней несколько картинок. Под стеклом — вырезанная из газеты пожелтевшая фотография: аргентинские футболисты в бело-голубом и печально знаменитый гол в ворота англичан, который Марадона забил с помощью «руки Божьей». Рядом приветственно-прощальная дощечка в честь двадцати пяти лет службы в управлении городского пассажирского транспорта инженера по эксплуатации Хорхе Арруа. Рядом еще одна черно-белая фотография хорошенькой, но бледной, болезненной женщины в закрытом платье. Кем бы она ни приходилась Арруа — матерью, женой, сестрой или дочерью, — я решил, что недуг оказался смертельным, а срок — давним.

Арруа указал мне на софу, а сам ушел на импровизированную кухню, расположенную в нише. Я сел и стал смотреть, как он убирает продукты в маленький холодильник и ставит кофейник на маленькую плиту. Пока запах кофе заполнял комнату, Арруа поджарил толстые ломти хлеба и от крыл банку вареной сгущенки. Откуда-то появилась полосатая кошка и начала вылизывать себя под хвостом, искоса поглядывая на меня.

Арруа было лет семьдесят. Худой, с военной выправкой, но неровной походкой. Седые, с металлическим отливом, короткие волосы гладко зачесаны, землистая кожа как пергамент. Чисто выбрит. Глубокие морщины вокруг рта и бледных глаз придают лицу упрямое выражение записного спорщика; оно не исчезло, даже когда Арруа разливал кофе. Он поставил поднос на дубовый журнальный столик и сел в кресло напротив меня. Добавил себе в кофе сгущенного молока, сделал глоток и вздохнул.

— Теперь я могу себе позволить только завтраки, — заметил он, — вот и завтракаю по нескольку раз в день. — Он намазал на тост вареную сгущенку. — Угощайтесь.

Я долил в кружку сгущенного молока и отпил. Кофе получился густой, сладкий и крепкий. Я тоже вздохнул.

— Когда вы в последний раз видели Холли, мистер Арруа?

— Полагаю, вы можете называть меня Джорджем. Видел ее в коридоре, наверное, пару недель назад. Точно не помню.

— Обычно вы видите ее чаще?

Он пожал плечами:

— Я вижу ее раза три-четыре в месяц. Я рано ложусь и рано встаю, а у нее, полагаю, другое расписание. Когда-то я знал весь дом — всех соседей, — но не теперь. — Он снова пожал плечами.

— Значит, вы с Холли не знакомы?

— Мы здоровались.

— Она хорошая соседка?

Арруа посмотрел на меня и отпил кофе.

— Конечно.

Я поднял бровь.

— Когда я был здесь в прошлый раз, вы жаловались на шум.

— Вы сильно шумели у моей двери.

— Вы говорили так, будто в подъезде шумят постоянно.

Арруа чуть наклонил голову.

— С Холли у меня проблем нет, — сказал он. — Она женщина скрытная и тихая. Проблемы возникают из-за людей, которых она приглашает. Кричат, стучат, хлопают дверьми… иногда кажется, что они проходят сквозь стены.

— Это ссоры или вечеринки?

— Никаких вечеринок, — ответил Арруа. Кошка, громко замурлыкав, потерлась о его брюки.

— Во время ссор кричат или дерутся?

— Кричат и кидаются тяжелыми предметами. Бывает ли что-то еще — не знаю.

— Много было таких ссор?

Арруа задумался.

— В общей сложности, возможно, десять.

— Последнее время?

Он пожал плечами:

— В последний раз, по-моему, пару недель назад. Перед этим довольно долго ничего не было — с лета или начала осени.

— С кем она ссорилась?

Он откусил тост и покачал головой:

— Я слишком стар, чтобы лезть в чужую жизнь.

— Но я не заставляю вас никуда лезть, Джордж… я бы ни за что не поступил так с человеком, который варит такой замечательный кофе. — Сквозь скепсис мелькнула улыбка. — Все останется между нами.

Арруа медленно кивнул, словно решив не прислушиваться к голосу разума.

— В основном со своим молодым человеком — теперь уже, полагаю, бывшим. Они были довольно энергичны.

— Не знаете, из-за чего?

Арруа покачал головой.

— Я слышал, как он орет и что-то швыряет, но не знаю, что он говорил.

Я глотнул кофе и задумался.

— Вы жаловались? — Арруа кивнул. — И?

— Я стучу в дверь, она извиняется, на время затихает… но обычно ненадолго.

— Вы никогда не обращались, например, в полицию?

Арруа немного покраснел.

— Ради Бога, мне семьдесят девять лет. Оно мне надо, впутываться?

— Во что впутываться, Джордж?

Он поерзал в кресле и провел тонким пальцем по краю кружки.

— В последний раз, когда я пошел на шум, ответил приятель Холли. Не лезь, говорит, не в свое дело, а не отстанешь… — Старик покраснел еще больше и посмотрел на уснувшую у него на ноге кошку. — Не знаю… он говорил какие-то гадости о том, что сделает с «этим Диего». — Арруа покачал головой. — Холли пыталась остановить его, но он оттолкнул ее. После этого я перестал жаловаться. Повторяю, я слишком стар.

Я глубоко вздохнул.

— Вы знаете, как зовут этого типа? — Арруа покачал головой. — Как он выглядит?

— Белый, темноволосый, за тридцать, наверное. Высокий… думаю, выше вас.

— Когда он перестал заходить?

— Не знаю. Где-то в июле или августе.

Я поразмыслил.

— Вы сказали, что ссоры были в основном с бывшим парнем. Означает ли это, что у нее были и другие шумные посетители?

— С месяц назад какой-то человек очень громко колотил в ее дверь.